Дженнифер Роберсон - Песнь Хомейны

Я заказал еще вина и как раз наполнял наши кружки, когда мое внимание привлек усилившийся шум. Мы оба одновременно обернулись, пытаясь понять, что же вызвало столь бурное оживление.

По скрипучей лестнице спускался арфист - судя по зажатому у него подмышкой инструменту. Синее одеяние, скрепленное на груди серебряной цепью, густые вьющиеся волосы, темной волной спадающие на плечи, перехвачены серебряным обручем… Что-что, а нищим бродягой он не был - как, впрочем, и большинство его собратьев: из тех, что поют пред тронами королей, не скупящихся на золото и драгоценности. Жилось ему, по всему видать, неплохо, да и силой, как видно, не обделен - высок, широкоплеч, и даже свободное одеяние не может скрыть мускулистой фигуры. Такому, пожалуй, бояться нечего, пусть все его оружие арфа.

Синеглазый музыкант улыбнулся привычной дружеской и располагающей улыбкой.

Двое быстро освободили ему место в центре комнаты и пододвинули стул, он тихо поблагодарил и сел, пристроив сбоку арфу. Хороша была арфа, сразу видно - тем более тому, кто перевидал их немало у дядюшки в Хомейна-Мухаар: дерево густого медово-золотого цвета, отполированное до блеска за долгие годы, единственный зеленый камень-украшение, в чаду и неверных отблесках свечей струны серебрились, как паутинные нити, и мерцающий трепет их был - обещание чуда. И обещание сбылось, едва арфист коснулся струн…

…Подобна женщине была она - женщине, чуткой к ласке возлюбленного, женщине, чей голос - музыка, струящаяся словно колдовской туман, дивная и нежная, чарующая и манящая музыка, заставляющая умолкнуть голоса… Нет среди живущих никого, кто не поддался бы волшебству звуков арфы - разве что он глух, как тетерев, или туп, как пень, Голос арфиста звучал столь же чудесно напевно, как и струны. Он не был схож с голосом женщины, - а я частенько встречал у музыкантов такие голоса, оставаясь глубоким, певучим и мелодичным, как и требовало это ремесло. Ему не приходилось говорить громко: голос его и без того проникал во все уголки зала.

Он - говорил. Все прочие - внимали.

- Отрадой для меня будет усладить ваш слух, - тихо начал он, - сколь возможно это для моей Леди и меня самого. Но прежде должно исполнить то, что возложено на меня…

Он вытащил из-за рукава свернутый листок, расправил его на колене и начал читать. Голос его был ровным и спокойным: невозможно было понять, какие чувства вызывает у него послание - вызывает ли оно хоть какие-то чувства. Он только читал - но довольно было и просто слов.

Узнайте же ныне, что Беллэм Мухаар, Король Солиндский, Мухаар Хомейны, Господин городов Мухаара и Лестра, объявляет награду в пятьсот золотых тем, кто слово иль весть ему о Кэриллоне, что зовет себя Принцем Хомейны, доставит: весть о том самозванце, что к трону стремится.

Узнайте же ныне, что Беллэм Мухаар еще более жаждет узреть самозванца, потому - кто доставит в Хомейну-Мухаар Кэриллона, живым или мертвым, получит вдовое больше награду из рук государя.

Окончив чтение, арфист снова свернул указ и сунул его назад в рукав. Глаза его, в полумраке казавшиеся черными, пристально вглядывались в лица людей, словно он пытался понять, какие чувства вызвали у собравшихся слова указа. Куда подевалась его ленивая мягкость? Теперь я видел ловкого, хитроумного и твердого человека. И человек этот выжидал.

Может, он нанят? Может, он из людей Беллэма, разыскивающих меня и стремящихся получить золото за кровь? И теперь развлекается, мысленно подсчитывая барыш?.. Пять сотен золотых, если он знает, что я здесь. Тысяча, если он доставит меня домой, в Хомейну-Мухаар.

Домой. Где я попаду в руки Беллэма - или Тинстара: вот он я, делайте, что хотите!..

Я разглядывал элласийцев: было несложно понять, о чем они думают сейчас.

Золото и слава. Деяние и награда. Они ненадолго попытались представить себе, что значит быть богатым. Только ненадолго - потому что потом они подумали о своей земле. Здесь Эллас, не Хомейна: Эллас. Королевство Родри. А тот, кто сейчас предлагал им золото за кровь, однажды уже проглотил целое королевство…

Я видел, что элласийцы не станут делать ничего за золото Беллэма, но в зале были не только они, и - кто может поручиться за остальных?..

Я перевел взгляд на Финна. Лицо его, как всегда, казалось застывшей маской, ликом бронзовой статуи, живыми были только глаза - невероятные желтые глаза, говорившие о древних временах и о чарах.

Арфист запел. Голос его, глубокий и сладостный, мастерски передавал чувства певца и вызывал нужный ему отклик. Он пел о горечи поражения и о безумной бойне войны. Он пел о мальчишках, оставшихся на залитых кровью полях, и о командирах, сраженных мечами Солинды и Атвии. Пел о короле, скрывшемся за розово-алыми стенами Хомейны-Мухаар, полубезумном одержимом короле. Он пел о брате короля, убитом в бою, о сыне его, чьи руки были скованы железом, а душа отчаяньем. Он пел об этом мальчике, ныне свободном и ставшим зрелым мужем, жившем в изгнании, бежавшем от преследований Айлини. Он пел обо мне, этот чужестранец, и воспоминания пробуждались в моей душе…