Наталья Авербух: Последний из Рода

— Тиан Берсерк! Будь ты проклят, Тиан Берсерк! Пусть Хаос тебя сожрет, Тиан Берсерк!

Успокоившись, она вернулась в свой гамак, с ужасом разглядывая узор, испорченный, изорванный ею же самой…

— Он виноват, — уже спокойней произнесла она. И он ответит… — Нара! Поди-ка сюда!

— Да, Великая, — юная девушка в зеленом платье, с покрасневшими от слез глазами, опустилась на одно колено, прикладывая руку с длинными, тонкими пальцами к груди. Ткачиха поморщилась — эта всегда ее раздражала.

— Я нашла тебе Род. — Ткачиха выбрала из пучка нитей одну и протянула ее девушке.

— Я принимаю его, Великая Эйш-тан.

— Запомни, Нара, ты жива, пока жив твой Род. Храни его…

Она вновь поклонилась и исчезла.

Ткачиха довольно улыбнулась. Пусть это мелочно, но…

Тиан Берсерк ушел в Осенний Огнь, но далеко, за тысячи миль, в чреве деревенской девушки уже проросло его семя.

Его сын. Сын, который положит начало Великому Роду. Роду Берсерков.

Роду, хранить который будет баньши.

Самая неуклюжая и глупая из рода баньши.

Самая бесполезная…

Это ли не высшая справедливость?

1 — 3 ноября

Нара

Его не нашли, если бы не я. Я сидела с ним до последнего вздоха, а умирал он тяжело, долго. Старик: дряхлый и никчемный, никому не нужный старикашка. Натужно хрипя, он бормотал, звал, просил прощения — впервые в своей долгой жизни он просил прощения. У сестры, у отца, у матери и деда… Его мутные, ставшие к старости серыми, глаза были полны боли. Он не раскаялся. Он боялся. Поэтому я не жалела его.

Я не любила его — ненавидела. Он и его сестра — последние потомки когда-то многочисленного Великого Рода. И это он виноват, что Тарина так и осталась одинокой, никому не нужной старой девой, живущей при братце на положении рабыни, вынужденной удовлетворять все его прихоти. Она раньше брата появилась на свет, раньше и покинула. Из-за него я никогда не смеюсь, не улыбаюсь. Моя спина согнута, лицо изрезали глубокие морщины, волосы белее луни, а глаза выцвели. Она была последней девушкой в роду. Последней, умершей в девичестве. Другие жили так давно, что я забыла их облик. Молодые, полные жизни и смеха. От чего они умирали? Приходило злое поветрие, враги или несчастная любовь? Они были молоды и красивы… но я забыла их.

Слез не было. Впервые в жизни не было слез. Исполнен мой долг. Я была с ними всегда. Радовалась их радостям, плакала над горестями. Я встретила и проводила каждого, кто родился под этим кровом. Род иссяк. Я — старуха. Но смерть так и не приходила за мной — милосердная смерть, которая положит конец всему.

Он умер.

— Спи, Тарк. Спи. — Нежно… Так же нежно, как когда-то говорила двенадцатилетняя Тарина, успокаивая метавшегося во сне маленького братишку.

Я закрыла ему глаза и завыла, закричала. Слез не было, но был долг. Оплакать Последнего из Рода и…

Что делать дальше, я не знала.

На шум прибежали соседи. Последний из моего Рода был настолько сварливым стариком, что никто не забеспокоился, когда он перестал появляться на улице и вмешиваться во все скандалы деревни — вздохнули с облегчением. А я не могла ему помочь. Мне оставалось только плакать у изголовья умирающего… даже воды, о которой он просил в последние минуты, я не могла подать — если бы и захотела. Ведь я — не человек. Старшая. Одна из самых странных существ Порядка, самых немногочисленных и таинственных. Баньши.

Соседи меня не видели. Меня не было, я не существовала. Не должна была существовать. А вот его заметили сразу, хоть и темно было в доме. Пусть Тарка бросили умирать одного, в похоронном обряде ему не отказали. В нем не отказывали и последнему бродяге.

А я была еще жива.

Отзвучала заупокойная молитва.

Я жива.

Вот гроб опустили в могилу.

Я жива.

Комья начавшей подмерзать земли застучали по крышке гроба.

Я жива.

Мой срок окончился, но я не исчезала. Соседи вынесли вещи и поделили их между собой. Они снесли дом — слишком старый и ветхий. Больше не годящийся для жизни: слишком долго в нем только умирали, и никто не рождался.

Я все еще была жива.

Мой долг, моя жизнь: все закончилось, когда похоронили Последнего в Роду. Но я была жива, хоть и оставалась дряхлой старухой — последней девушкой из этой семьи. Когда умирал ее брат, я плакала не от горя — от радости. Это он обрек ее на одиночество, это он сделал мою любимицу несчастной. Это он прекратил Род — вздорный, злобный старик, всю жизнь копивший деньги и так и не сумевший потратить. Вздорный, злобный, подлый. Он видел мои слезы и мою радость. Мое нежелание помочь. Но теперь его нет. Его нет, а я жива.