Драко шагал по льняному полю, спотыкаясь о путанные стебли и камешки, распаляя в себе этот гнев на нее — гнев придавал храбрости, честно сказать.
Ночь была пустотой — совершенной, абсолютной, немыслимой. Ни звука вокруг. Он обернулся. Узкие прорези окон поместья светились тускло-оранжевым — словно глаза какого-то далекого, большого, мирного зверя.
Зашагал быстрее, стараясь унять растущий ужас. Недолго, говорил он себе, недолго. Он будет на дороге, и появится солнце. Высокие травы касались его ладоней, задевали бедра и колени. Прикосновения вкрадчивые, чужие.
Он с облегчением увидел, что шел так быстро — почти бежал — и уже в круге света его фонарика показались две развороченные, блестевшие от влаги, жирные колеи. Драко знал, куда ему идти — к Рубиновому кольцу, повернул и прибавил шагу. В тишине слышал лишь собственное дыхание, да чавкающие звуки под подошвами сапог.
Вот и славно. Теперь он свободный человек, не беглец без одежды и достоинства, а человек, которому всякий рад будет помочь. Ну, хорошо, допустим, и не всякий… В любом мире полно таких, как Кето и Калеб, их всегда больше, чем таких, как Шэннон и Шейн. Ах, Шэннон.
Нет.
Лучше уж корзинщик с его пьяным глупым расчетом, чем такие, как она.
О мальчике он решил больше не думать, не вспоминать. Он чувствовал себя грязным, униженным. Отчего-то все это смешалось в его душе, похоть, низость, собственные притворные поцелуи, и эти запахи — цветы, пот, желание.
Что-то встало за его спиной — он даже не почувствовал, а просто в одно мгновение узнал.
Знал, что нечто большое и равнодушное, и опасное в этом безмолвном тягостном равнодушии, стоит сейчас позади. Драко побежал, фонарь в его руке раскачивался, свет дергался, выхватывая полосы грязи на дороге, его собственные ноги, бесцветные спутанные стебли травы.
Он не выдержал и оглянулся. Сердце билось неистово, кровь пульсировала в ушах, в висках. Его рот стал сухим и жарким, язык еле ворочался.
— Эй! — крикнул он, чтобы самого себя разуверить. — Кто вы? Кто здесь?
Драко поднял фонарь повыше. Свет лег на колею, и вот оно приблизилось — нечто высокое, молчащее, бесстрастное. Он попятился, едва не упал. Высоко над ним горели два мрачных белых глаза — маленькие и близко посаженные, немигающие, глядящие прямо перед собой — не на Драко. В безветрии, в бессловесном покорном упорстве, оно надвигалось прямо на беглеца. Драко шагнул в сторону.
Существо прошло мимо, не остановилось и не оглянулось, он чувствовал, как оно идет — его шаги, мерные и шаркающие, и ужасное это движение бесплотной — и все же невозможно плотной — тьмы рядом с собой. Он опять поднял фонарь, пытаясь разглядеть путника — и увидел Скорпиуса.
Скорпиус был у него на руках — если то были руки, но Драко показалось, что видит длинные пальцы, держащие маленькое тело под коленями, под мышками. Скорпиус спал, там, в высоте, лицо его было мирным и отрешенным, совсем таким, как там, в Малфой Мэнор — короткие светлые волосы, забавная складка маленьких упрямых губ, выпуклые веки, длинные ресницы.
Он не мог этого видеть, не мог отсюда, с того места, где стоял — но видел же, так ясно, так… по-настоящему.
— Скорпиус, — он закричал или зашептал, сам не знал точно. — Скорпиус, это я! Я здесь, пришел за тобой! Здесь, я здесь…
Существо уходило все дальше, двигалось размеренно и бестрепетно. Он побежал было следом, споткнулся, фонарь упал и опрокинулся, масло с шипением выплеснулось в лужицу, загорелось, вспыхнуло. Драко встал на одно колено, и, в свете яркого пламени, увидел, что существо пропало. Скорпиус лежал в колее, обнаженный, он видел его маленькие лопатки и шею с выступающим позвонком.
Драко бросился к сыну, отпихнув фонарь ногой, масло еще горело, когда он бухнулся на колени перед мальчиком. Он схватил его за плечи и перевернул. Вместо лица колыхалась тьма, плотная, вязкая. Пальцы его провалились во что-то мягкое, и плоть оказалась грязью — она стекла между пальцев, запачкав его. Он заплакал, завыл. Долго ползал в темноте, руки его елозили в холодной грязи и натыкались на осколки фонарного стекла, обрывки фитиля, липкое масло.
Когда слезы высохли, он встал и побрел дальше, и его обогнали еще четыре ночных странника, все несли спящих: Шейн, Шэннон, Астория, Поттер. Все оставляли свою ношу на дороге, и каждый раз Драко ничего не мог с собой поделать, хотя знал, что это лишь морок, наваждение, собственная его печаль, обретшая форму и вес — он бежал к их голым беспомощным телам, и вместо лиц находил черные провалы, а вместо кожи, костей — тяжелую мокрую грязь.
Читать дальше