Кристофер Сташеф - Шаман

Лукойо немного замедляет бег, делая вид, будто устал, выдохся…

Нагир закричал, сделал стремительный рывок вперед…

А Лукойо в последнюю секунду развернулся и въехал Нагиру кулаком под ложечку. Нагир, здоровяк Нагир согнулся пополам, выпучил глаза, а Лукойо, не теряя времени, врезал ему в челюсть. Нагир выпрямился, а Лукойо подарил ему еще три удара, после чего Нагир упал. Потом Лукойо разворачивается и снова удирает, потому что его уже настигают остальные мальчишки.

— Беги, кролик, беги! — в гневе кричит Борек и потрясает кулаком. Он уже остановился. — Беги, кроличье сердце! От Совета все равно не убежишь.

А вот этого Лукойо ни капельки не боялся. Он вернулся домой в сумерках, уверенный в том, что мужчины племени сразу поймут, что, когда пятеро против одного, один вряд ли виноват.

Он ошибался.

И когда мужчины отколотили его палками за то, что он побил сына одного из них, полуэльф, не имевший отца, понял, что власть предержащим доверять нельзя, что нельзя рассчитывать на закон.

Но ловкие кулаки и быстрые ноги — это еще не все. Еще Лукойо научился пользоваться правдой. Он научился отвечать на издевки, во всеуслышание объявляя такое, что его мучители предпочли бы держать в секрете, научился выведывать и выбалтывать про каждого какие-нибудь стыдные тайны. За это его, конечно, колотили, но оскорблять стали меньше. И что самое главное — он почувствовал сладость мести.

Вот так Лукойо научился быть шутом, но таким шутом, язык которого зол и отравлен, а шутки остры и язвительны. Его за это, конечно, ненавидели, но по закону сделать с ним ничего не могли.

Втихомолку, тайком его, конечно, поколачивали, если нападали по трое-четверо. И в конце концов Лукойо решил, что до сих пор жив только потому, что, не будь его, некого было бы колотить.

О, как он их ненавидел! И зачем он живет с ними так долго?

Затем, что пока что еще была жива его мать — его мать, соблазненная гадким эльфом, который небось еще и смеялся над ней после того, как соблазнил. О, конечно, мать заверяла Лукойо, будто бы эльф умолял ее уйти жить к нему, но она не решилась покинуть свое племя — и это было мудрое решение, так считал Лукойо, потому что кем бы она стала в эльфийском кургане? Разве что служанкой.

Кому пообещал?

Себе одному, кому же еще!

Лукойо был невысокого роста, хрупкий, с тонкими чертами лица. Не будь у него даже острых ушей, все равно с первого взгляда ясно, что он не совсем человек — а уж в родном-то племени, конечно, всякий знал, кто он таков и что совершила его мать. К ней после этого не желал прикасаться ни один мужчина — Лукойо не раз слыхал, как мужчины говорили между собой, что не желают подбирать эльфовы объедки. Правда, мать пыталась втолковать ему, что она дурнушка, что она никогда не привлекла бы никакого мужчину, вот только эльф на нее и позарился, а то бы ей ни за что не родить дитя, а ей так хотелось ребенка… но Лукойо ей не верил.

Он и должен был ей не верить — иначе ему пришлось бы и мать винить за эту горькую непрерывную муку под названием «жизнь».

И когда племя сворачивало шатры и уходило за большим стадом аврохов, самую тяжелую поклажу давали нести матери Лукойо. Именно ее жена Горина заставляла присматривать за своими детьми, а не только за Лукойо.

— У тебя камни в кармане есть, Крэгни? — спрашивал маленький Холькар — маленький-то маленький, но на четыре года старше малыша Лукойо и уже всеми командующий.

— Дополна! — отвечал маленький Крэгни. — А где кролик?

— Вон он! — Маленькая Палайнир тыкала пальцем в Лукойо и хохотала.

Двое ее братьев тоже хохотали. А кроха полуэльф смотрел на них, ничего не понимая, и тоже принимался хохотать. Какая бы ни была шутка — все же это шутка. Значит, смешно, раз все смеются.

— Нет, сестренка, — возражал Холькар с высоты своих восьми лет, — у кроликов длинные ноги и пушистые хвостики. А Лукойо только умеет быстро бегать.

Палайнир надула губки.

— А как же тогда найти кролика?

— По звуку, — хихикнул Крэгни. — Они лапками по земле стучат.

— Вот он точно может кролика найти! — говорил Холькар и тыкал пальцем в Лукойо. — С такими-то здоровенными ушищами! Пойди найди нам кролика, Лукойо!

И маленький Лукойо, не понимая, что его обижают, что над ним издеваются, шел из шатра и слушал, не бежит ли кролик, а потом еще выслушивал оскорбления Холькара — какой он неумеха, не мог даже кролика поймать. Он чувствовал, что провинился, сильно, ужасно провинился — вот только не понимал в чем.