Чарльз де Линт - Волчья тень

Он объясняет, как пользоваться аркой, – надо сосредоточиться на том, куда хочешь попасть, и тогда, пройдя сквозь нее, там и окажешься.

– И обратно так же, – добавляет он.

– Я обратно не вернусь.

– Заранее никогда не известно.

– Мне известно, – говорю я ему. – Встретился мне в лесу один старый дух и сказал, что если уж я покину страну снов, так обратного хода не будет.

Некоторое время он молчит.

– Я рад, что ты у меня погостила, – говорит он в конце концов. – Неплохое начало – быть такой, какой ты была здесь.

– Хоть я и пыталась перерезать горло посетителю, – уточняю я.

– Хоть и пыталась, – соглашается он.

Я встаю и протягиваю ему руку, но он руку не принимает, а вместо этого обнимает меня. Странное дело: я всегда старалась никого к себе не подпускать, а на него вовсе не злюсь и даже обнимаю его в ответ. Оказывается, это даже внушает спокойствие, как будто держишь в руках что-то существенное и утешительное.

– Давай принесу твои вещи, – предлагает он.

Я качаю головой:

– Мне ничего не нужно, особенно пистолет. – Вынимаю из кармана нож и пытаюсь вручить ему. – Он мне тоже не понадобится.

Но Уильям не берет.

– Если ты начинаешь новую жизнь, – говорит он, – это еще не значит, что никто в ней не захочет воспользоваться твоей слабостью. Оружие может тебе понадобиться. Запомни, вовсе не стыдно драться, если правда на твоей стороне.

– И какая же это правда? – спрашиваю.

– Что люди имеют право быть такими, какими хотят быть. Всегда найдется кто-нибудь, кто попытается лишить их этого права, – что в этом мире, что в другом. Нельзя им этого позволять.

– Значит, ты одобряешь насилие?

Он качает головой:

– Нет, но мы вправе защищать себя от насилия.

Он меня совсем запутал.

– Тогда чем же мы лучше их? – спрашиваю я.

– Подставить другую щеку – значит отдать им победу.

– Да? А я думала, хороший человек должен уметь прощать.

– Чтобы прощать, надо остаться в живых, – говорит он мне.

Я забираю эту мысль с собой, в мир по другую сторону этого мира.

Ньюфорд, август

Я думала, стоит параличу пройти и я сразу вернусь к нормальной жизни, а вышло не так. Чувствительность и в руке и в ноге восстановилась, но в них по-прежнему полно колючих мурашек, а настоящей силы и точности движений нет.

Лучше всего было, когда с плеча сняли гипс. От полной беспомощности – мгновенный переход ко всему, что мы считаем само собой разумеющимся: к способности самой поесть, самой причесаться да просто поднять что-нибудь. Иногда я беру карандаш и катаю его между большим и указательным пальцами – просто удовольствия ради. Но рисовать пока не пробую.

Зато я уже разъезжаю в кресле-каталке. Попросила убрать подножку с левой стороны, так что здоровой рукой могу крутить колесо, а ногой немного править и отталкиваться. Двигаюсь не быстрее улитки и ужасно быстро устаю, но даже не стану пытаться объяснить, что значит для меня возможность передвигаться, пусть и ограниченная.

Правая нога не торопится набирать силу, как надеялся мой врач, но я каждый день над ней работаю.

Приступы головной боли еще не прошли, но стали реже, и куски памяти перестали проваливаться в черные дыры, хотя, боюсь, те, что провалились, уже не вернешь. И странная дисгармония между логикой и интуицией сохранилась. Не могу решить самую простую арифметическую задачу.

Синяков и ссадин, конечно, давно нет, и волосы справа отросли почти на дюйм. Но мне все равно, как я выгляжу. Так и не позволила им подстричь остальные до той же длины. Мне почему-то кажется, что, срезав волосы, я отдам что-то важное. Я имею в виду не сами волосы, а что-то в себе.

Не могу объяснить, что именно боюсь потерять и откуда это чувство. Просто оно есть, и все тут.

Венди, благослови ее бог, говорит, получилось очень здорово.

Мы теперь живем у профессора – я и Софи. Я пыталась ее отговорить, но она только взглянула на меня и говорит:

– Куда ты денешься?

Хорошо, она хоть работать продолжает. Перебралась в старую студию в бывшей оранжерее – когда-то мы с Изабель пользовались ею и прозвали студией-теплицей Старого Ворчуна в честь ворчливого домоправителя, Олафа Гунасекара. Мы с Софи и теперь ее так называем, когда Гун не слышит. Он и без того вечно всем недоволен, так что не стоит давать ему лишний повод для брюзжания.

Хорошо, что Софи поселилась со мной, а то я оказалась бы один на один с Гуном. Не то чтобы он меня обижал, да и гостей у нас хватает, но его постоянная мрачность меня бы с ума свела. Профессор уходит с головой в работу, так что, бывает, мы его целыми днями не видим, и, если бы не Софи, мне почти все время пришлось бы проводить наедине с Гуном.