Мария Галина - Лютня и всё такое

— А разве вы, народ гор, терпите кого-то рядом с собой?

— Всех, кроме вас, — она яростно отбросила полотенце и теперь стояла в дрожащем свете масляной лампы совсем голая, беловато-смуглая, казалось даже, полупрозрачная. — Всех кроме вас. Мы так надеялись… что вы сами себя истребите в этой проклятой войне, а мы вам… немножко поможем, вот и все.

— Совсем немножко, — пробурчал он, отводя глаза.

Потом поднялся, по-прежнему глядя в сторону.

— Постель в твоем распоряжении. А я пойду в залу, посижу у очага. Ночь — славное время для менестреля. Может, удастся дописать главу трактата. Хороший, между прочим, получается трактат.

Эльфка тоже молчала, мокрая прядь волос лежала у нее на плече, точно черная змейка.

— Завтра допишешь.

— Я… не ошибся в твоих намерениях?

— Полагаю, нет. — оставляя мокрые следы, она подошла к скрипучей постели, знавшей тысячи объятий, и улеглась поверх одеяла, закинув руки за голову, — Caemm a me, маленький Dh’oine.

— Хм… а ты не удавишь меня в постели, а?

— Не ручаюсь…

— Надеюсь, это случится в порыве страсти, — сказал Лютик.

Она и сама была холодная и мокрая, точно водяная змея. И такая же опасная.

— Скажи, — а вот ладони у нее были горячие, и дыхание, которое трогало его щеку, тоже было горячим, — а ты правду сказал… насчет эльфок?

— Нет, — соврал Лютик, — нет. У меня никогда не было эльфок.

— Я тоже первый раз с таким как ты, — она приподнялась на локтях, заглядывая ему в глаза. В зрачках у нее сошелся в ослепительную точку свет лампы, которую он не успел задуть.

А вот она, подумал он, уж точно не врет.

— Прекрасный корабль, — Торувьель брезгливо переступила через грязноватую лужу на брусчатке. — Это будет прекрасный корабль.

— Наверняка, — вежливо согласился Лютик. Еще бы, любой корабль, который готов увезти ее от вонючих Dh’oine — прекрасен. Надо же, а на какой-то момент этой ночью ему показалось…

— Белый и легкий, как… чайка, как… белая раковина… такая, полупрозрачная, светящаяся изнутри. Корабли вообще прекрасны, верно? Чистые… От них пахнет дегтем. И деревом. И солью.

— Деготь стерилизирующе средство, — согласился Лютик, — коновалы готовят на его основе чудодейственную мазь. Очень помогает при воспалительных процессах. Вытягивает гной, и…

— Тьфу. Почему ты должен обязательно все опошлить? И почему тут так воняет?

— Потому что город. Большой город. Пятнадцать тысяч человек, не кот наплакал. А люди, Elaine, едят, пьют, а потом испражняются. Эльфы — нет? Или, извиняюсь, испражняются исключительно нектаром?

— Эльфы не живут в городах, начнем с этого. Как можно жить в такой грязи и скученности?

— Но ведь Шаэрраведд?

— Это не город, — раздраженно сказала эльфка, огибая очередную лужу, — в вашем пошлом смысле слова это никакой не город. Это дворец. Место паломничества. Место для любования. Место для встреч. Место для красоты. Для любви. Он вставал посреди леса, как цветок. Он и сам был цветком. Прекрасным цветущими садом. Он…

— Понял-понял.

И разумеется, там была прекрасная канализация, добавил он про себя.

Сам он вдыхал городские запахи не то, чтобы с удовольствием, но с некоторой ностальгией. Пахло не только застоявшейся сточной канавой. Из пекарни тянуло свежевыпеченным хлебом: прекрасный, теплый домашний запах! С рыбного рынка, расположенного близ порта, легкий ветер доносил запах свежей рыбы (несвежей, впрочем, тоже). В ближайшем таверне уже с утра готовили суп дня: моллюски, решил Лютик, потянув носом, и морские раки, и дорада… Надо будет зайти на обратном пути, знаю я этот таверну, рыбные блюда у них замечательные просто.

И война закончилась. Как хорошо, что можно думать о рыбном супе, а не о голоде и смерти, и впереди еще много времени и все страхи позади. Пусть даже такой ценой, но закончилась, и можно жить дальше. Я трусливый пораженец. Я сам себя вздернул бы на ближайшем суку, если бы подумал что-то в этом роде перед, скажем, Бренной… Нет, будем честными. Не вздернул бы. Ну да, есть ситуации, когда поступаешь… как поступаешь. Потому что иначе нельзя. Потому что друзья твои — тут, а враги твои — там. И если ты не поднимешь свою задницу и не встанешь рядом с друзьями… плечом к плечу… ну ладно, хотя бы если не прикроешь им спину… перестанешь себя уважать.

А как можно сочинять баллады, если перестаешь себя уважать?

Но потом, однажды, все кончается. И надо жить дальше.

И рыбный суп — хорошая штука. Особенно с моллюсками. И укропом. Моллюски и укроп — это очень важно. А еще в нем плавают розовые раковые шейки. Вот так зачерпнешь ложкой, а там на дне ложки, розовое, словно лепесток цветка. И прекрасные бледные разваренные куски остро пахнущей рыбы. И зелень.