Елизавета Батмаз - Приговоренная к смерти. Выжить любой ценой

— Убей меня.

Кажется Глеб не ожидал такой просьбы, он настороженно и внимательно смотрит на меня, как будто пытаясь понять, что происходит. Я вижу кривую ухмылку, которая пробегает по его лицу.

— Как скажешь, дорогая, — улыбается он мне.

Я не могу поверить, мне страшно и одновременно радостно — неужели он избавит меня от всех мучений? Мне ничего не нужно и никого не жаль. Моя семья и мои родители кажутся мне эфемерными созданиями, плодом моего изможденного воображения. Мне не жаль своей бренной оболочки, просто не хочу, чтобы ее снова истязали. В эту самую минуту я готова простить Глебу все те мучения, которым он меня подвергал. Я бесконечно благодарна своему мучителю, который сейчас, благодаря своему минутному желанию, позволит мне наконец ощутить покой.

Муж отходит куда-то в глубь комнаты и начинает отодвигать ящики комода.

— Где-то здесь, в каком-то из этих ящиков… Так, сейчас, потерпи, родная, я найду, как тебе помочь.

Я слежу за действиями мужа и никак не могу понять, что он пытается найти. Через некоторое время он поворачивается ко мне, и я вижу в его руках красную атласную ленточку.

— Узнаешь? Сейчас ближе поднесу, — говорит он мне.

Как я могу не узнать красную ленточку, тот символ нашей любви, такой далекой, что я не знаю, была ли она на самом деле. Та лента, которая была на мне в день знакомства с Глебом. Сейчас она, подобно ядовитой змее, извивается в его руках, но я жду ее с нетерпением.

Глеб садится передо мной на колени, кажется, он забыл о своем пренебрежительном отношении ко мне и всецело занят своими мыслями.

— Сейчас, сейчас, любимая, я помогу тебе, подожди….

Я смотрю на Глеба, но плохо вижу его, потому что в моих глазах стоят слезы, слезы благодарности за то, что он сейчас решит мою судьбу. Когда он обвивает мою шею красной лентой и начинает ее затягивать, я не боюсь, мне даже кажется, что я совершенно спокойна, стараюсь расслабиться и не думать ни о чем, потому что скоро все закончится — впереди только тишина и свет.

Я затихаю и жду: развязка близка. Я чувствую, как лента все сильнее сдавливает мою шею, мне уже трудно дышать, никак не могу сконцентрироваться, еще немного, сейчас он надавит немного сильнее — и все будет кончено. Но муж почему-то медлит… Давление на шею уже не ощущается, я со стоном открываю глаза и вижу перекошенное лицо Глеба, который с ненавистью смотрит на меня.

— Захочешь сдохнуть, сама все сделаешь, — вдруг выплевывает он мне в лицо страшные слова.

Муж поднимается, разворачивается и уходит их комнаты.

Я лежу на полу, на мне красная ленточка…

Так вот чего он добивается, он никогда не убьет меня сам, все пытки унижают меня, но ни одна не способна на самом деле лишить жизни.

Он ждет, ждет, когда я настолько возненавижу себя, что решу лишить себя жизни самостоятельно.

Чувствую, как комок тошноты подступает в горлу, я сжимаюсь, слезы душат меня.

Вдруг в комнату заглядывает Глеб:

— Да, и к вечеру приведи себя в порядок, не хватало еще позориться перед людьми.

С этими словами он уходит, и входная дверь громко хлопает.

Я лежу и не смею пошевелиться. Меня пронзает острая боль, не от побоев, нет, просто я вновь способна чувствовать ее, боль душевную. Я живая, я человек, я не позволю ему и дальше меня унижать, я сделаю все, чтобы выживать…

Мне хочется плакать, но слез больше нет, я катаюсь по полу, меня бьет дрожь, которая переходит в судорогу, не могу остановиться, она пробирает меня с ног до головы. В горле клокочет, я задыхаюсь, и, когда мне удается вдохнуть немного воздуха, мой хрип переходит в крик, жуткий стон раненого животного.

Мне страшно. Очень страшно. Но даю себе слово — я выживу.

Меня зовут Анна, я родилась и жила в маленьком белорусском городке, таком незаметном, что и название его, кажется, не стоило бы наносить на карту. Две школы, два садика, больница, главная улица, в конце которой стоит Дом культуры да возвышается памятник вождю народа. Почти все в городе друг с другом знакомы, любой встреченный на улице человек — твой сосед, учитель, врач, одноклассник, родственник. О таких местечках обычно говорят — поселок городского типа, то есть ни туда и ни сюда. Да и жизнь здесь соответствующая. Вот рождаешься ты в таком городе, а что дальше? Пошел в сад, закончил школу. Если повезло — поехал в областной центр учиться в колледж, ну, или отправился искать работу. Нет, конечно, у нас были «летуны» — так мы называли тех, кому удалось вырваться, уехать в большой город, получить хорошую работу и даже закончить институт. О таких говорили как о настоящих героях, ставили в пример малышам, да только никогда их никто толком не видел, потому что кто же захочет в здравом уме и твердой памяти вернуться обратно в наше захолустье!