Айви Девлин - Красная луна

А потом я…

Что-то почувствовала. Бен как будто оказался у меня в голове. Я как-то вдруг поняла, что он знает, что я расстроена, и переживает за меня.

Не может этого быть, подумала я, и в ответ мне вернулось такое же удивление. То же самое чувство, что этого — того, что происходило между нами, — быть не должно, но тем не менее оно было.

В обед я пошла в библиотеку и вместо того, чтобы поесть, принялась за поиски информации о возможности чтения мыслей. Я нашла лишь многочисленные упоминания о том, что люди якобы могли передать любую свою мысль другому человеку. Иногда даже видели, чем этот другой человек занят.

Но у меня все было иначе. Я не читала мысли Бена, а он не читал мои. Я не могла узнать, чем он сейчас занят. Я лишь иногда остро ощущала — болезненно, или наоборот, — что он почувствовал. И понимала, что то же самое творится и с ним.

Но это не было похоже на чтение мыслей. И я смутилась — точнее, встревожилась, — но, подумав о Бене, никакой реакции не уловила.

Все утро я ощущала его беспокойство за меня, и это осознание его присутствия, как ни странно, меня подбадривало, потому что, когда я знала, что обо мне кто-то думает, я не чувствовала себя такой одинокой.

А теперь все пропало, и я задумалась о волках, Бене и обо всем, что мне стало известно.

Но я не боялась. По крайней мере, его.

Я боялась себя самой.

Я знала, кто такой Бен — больше, чем просто человек, — и меня это не пугало. Мне не хотелось убегать от него, не хотелось никому рассказывать. Не хотелось от этого скрыться. Не приходила в голову идея держаться от него подальше.

На рисовании я продержалась без Бена, набрасывая на листке то, что помнила о родителях. Особых надежд я на это не возлагала, но ничего больше не помогало, так почему бы не дать рукам возможность вытянуть что-нибудь из подсознания? Что, если я смогу нарисовать то, что видела, но не могла вспомнить?

Ко мне подошла учительница, посмотрела на рисунок — кровь и едва заметные серебристые молнии сбоку — и откашлялась.

Но она, как и все остальные, разумеется, знала, что произошло с моей семьей, поэтому сказала:

— Сдавать эту работу не нужно. — Она ласково, с жалостью посмотрела на меня и отошла.

Вот оно. То, что мне необходимо, чтобы спасти дом.

Жалость.

Я могла бы пойти на собрание городской администрации и рассказать им, что я потеряла все и даже не помню, как это случилось. И что у меня от семьи ничего, кроме этого дома, не осталось. Ничего от той жизни, которую я воспринимала как должное и потеряла в мгновение ока. Адом — единственная вещь, которая хранит память о ней.

Тут пришел Бен — я ощутила его появление, внезапную вспышку спутанных мыслей обо мне, о нас. Я поняла, что он уловил мою радость по поводу придуманного плана, но ответа не последовало. Его эмоции были очень сильными, но несколько примитивными, несколько…

Волк, подумала я и закрыла глаза.

Потом открыла, сняла с мольберта свой рисунок и пристально вгляделась в него. Ничего нового я в нем не увидела. Я так от всего этого устала. Я что-то видела. Мои попытки увидеть это еще раз представляли нескончаемую проблему.

После школы за мной заехала Рене, но она была занята своими мыслями. Ей позвонил стоматолог, на которого она раньше работала, потому что у него возникли какие-то трудности.

— Его администратор пошла на обед, а ей позвонили из детского садика и сказали, что у ее дочки обнаружили вшей. — Последнее слово Рене прошептала. — Так что ей сегодня придется заниматься ребенком, съездить в магазин за специальным шампунем и всем остальным, чтобы… ну да ладно. Я согласилась посидеть у него в офисе. Сегодня они работают до семи, потому что некоторые клиенты могут приходить только после работы. Но если ты не хочешь, чтобы я уезжала, я позвоню…

— Все в порядке, — ответила я. — Поезжай. Я придумала кое-что насчет дома. Насчет решения администрации.

— Да?

— Я с ними поговорю, — объяснила я. — Скажу, что больше у меня ничего нет. И что я готова сделать что угодно, лишь бы дом оставили.

— Наверное, вчера Рон не очень хорошо все объяснил, — сказала Рене, дотронувшись до моего колена. — Решение уже принято. Собрания по этому поводу больше не будет. Они не намерены обсуждать этот вопрос еще раз. Просто сделают то, что запланировали.

— То есть мое мнение вообще никакой роли не играет? — спросила я. — Это же мой дом! Кроме него, у меня ничего не осталось, а я видела его всего лишь раз. Мамы с папой не стало. Неужели я должна лишиться и всего остального? Почему мы не можем там жить? Мы вполне могли бы все починить, и тогда они не смогут его снести!