Кэйтлин (СИ)

— Прежде чем куда‑то выходить из машины, получи мое разрешение. Ясно? Или тебе добавить?

Я, распахнув глаза и потеряв дар речи, молча смотрела на него, не совсем понимая, за что он меня ударил. Щеку жгло и я явственно чувствовала, что она опухает.

— Ты не поняла, — его рев прогремел на всю заправку и на нас начали оборачиваться люди, занимающиеся своими машинами.

— Поняла, — я сглотнула и укусила себя за щеку, чтобы не расплакаться.

Он захлопнул дверь и пошел расплачиваться на кассу, а я…сидела и осознавала, что мне придется намного труднее, чем я вообще могла представить.

Вот так и дальше продолжилось наше путешествие, молча. Внутри машины просто осязаемо висели его раздражение и презрение и моя тихая ненависть. К вечеру третьего дня мы, наконец, добрались до места. Все, что я смогла разобрать в надвигающихся сумерках, напоминало мне все те же городки, по которым таскала меня мама. Небольшие дома по обеим сторонам дороги, промелькнула и скрылась за поворотом реклама при входе в магазинчик. Маленькая площадь, со стоящим на ней двухэтажным серым зданием (явно какая‑то либо мэрия, либо здание Городского Совета), и неработающим фонтаном в центре площади. Еще несколько поворотов и машина тормознула около довольно вместительного двухэтажного дома с покатой крышей, на которой угадывалось маленькое окошко на чердаке, резным крыльцом, похожим на небольшую террасу и большими стеклянными дверьми. Около входа был разбит цветник и в воздухе удушающе пахло левкоями.

Пока Дэс вытаскивал мои вещи из багажника, я стояла возле машины и осматривалась, мда… все тоже, все те же. Мне здесь не нравилось, хотя я отдавала отчет, что не нравится просто потому, что я вообще не хочу здесь быть. Но тут мое неприятие происходящего получило очередную подпитку. На крыльцо, вытирая руки об передник, вышла пожилая женщина, довольно высокая, с черными, как смоль, волосами, такими же узкими, как у Дэса, глазами и с абсолютно таким же выражением лица, угрюмым и раздраженным.

— Дэс, сынок, приехал? Как добрался, все хорошо? — ее голос был низким и рычащим.

— Да, мама, все нормально, вот… привез. — Он кивнул в мою сторону и снова занялся вещами.

Женщина молча скривилась и, окинув меня внимательным взглядом, заявила:

— Вылитая мамаша. Не понимаю, зачем ты приволок ее отродье. Видно же, что не нашей крови.

— Мама! — Грозный рык — и отец потащил чемодан в дом. Бабушка, а это была она, поджала губы в ответ на окрик отца и мотнула мне головой:

— Твоя комната на втором этаже. Ужинать будем через полчаса, не заставляй себя ждать…

Повернулась и скрылась в темноте дома.

Комната, которую выделили мне, была самой дальней по коридору, квадратной, с большим окном, которое выходило на задний двор. Вплотную к дому росло огромное дерево и очень удачно прикрывало ветками мое окно. Немного усилий и можно, выбравшись из окна на толстый сук дерева, незаметно покинуть дом.

В самой комнате не было ничего лишнего. Стол возле окна, довольно старый шкаф, с огромным зеркалом на одной створке дверей, кровать, застеленная лоскутным покрывалом, небольшая тумбочка у изголовья. Все. Нет, никто меня в подвал запихивать не собирался, но и баловать меня какими‑то излишествами тоже. Но это меня уже не трогало. То, как меня приветствовала бабушка, ясно дало мне понять, что здесь меня никто не ждал и ни на какие нормальные отношения рассчитывать не приходится.

Разложила свои немногочисленные вещи, замерла напротив зеркала. В нем отражалась самая обыкновенная девочка. Чуть вытянутое лицо с белесыми бровями и ресницами, большие светло — серые глаза, тонкий нос, чуть тонковатые губы бледно — розового оттенка. Худая, угловатая, как все подростки, с длинными мосластыми ногами, никаких форм, ни груди, ни попы у меня не было. Единственное мое украшение — это густые, длинные, прямые, абсолютно белые волосы до талии, которые я убирала в пучок. Никто, кроме мамы, не знал, что если их обрезать коротко, они начинали завиваться в кудряшки. Но я терпеть не могла своего кудрявого вида и потому, отрастив волосы, никогда не стригла их. Бледная мышь, собственно, так коротко можно было обрисовать мой облик.

Хотя Ирен всячески старалась убедить меня, что, когда я окончательно вырасту, у меня будет шикарная фигура и мне страшно повезло, потому что, как она горячо доказывала, мое лицо — это чистый лист бумаги, на котором, при должном умении, можно нарисовать что угодно. От женщины — вамп, до ангела. Я отмахивалась от нее, но, не желая расстраивать, все же научилась пользоваться косметикой практически как профессиональный визажист, а потом просто не стала ею пользоваться.