Мэри Стюарт - Полые холмы. Жизнь Мерлина

— Ты думаешь; люди герцога?...

— В Димилиоке перед отъездом я слышал, что король намерен признать герцогом Корнуэльским молодого Кадора. А уж этот-то человек, Ральф, конечно, не питает к тебе теплых чувств. Для него не имеет значения, что ты ведь, если подумать, был слугой герцогини и выполнял ее повеления. Он полон ненависти и, наверно, жаждет мести. И его можно понять.

Такое беспристрастное рассуждение его изумило, но и заметно успокоило. И, поразмыслив, он в тон мне ответил:

— Да, пожалуй, это могли быть люди Кадора. Хотя по виду и не скажешь. А может быть, я еще вспомню что-нибудь. — Он помолчал. — Но ведь Кадор мог убить меня в Корнуолле, если бы захотел. Для чего было ехать в эдакую даль сюда? Кадор ненавидит тебя, наверно, не меньше, чем меня.

— Гораздо больше, — возразил я. — Но меня ему не надо выслеживать. Он знает, где меня найти: весь мир это знает. Да он бы и не откладывал так долго.

Ральф озадаченно захлопал глазами. Потом, как видно, нашел для себя объяснение моему бесстрашию:

— Сюда, должно быть, за тобой никто не отважится последовать, побоятся твоего колдовства?

— Что ж, неплоха, если так, — не стал я с ним спорить. Зачем ему знать, как ненадежна моя крепость? — Ну а теперь довольно. Отдыхай. И утром увидишь, что стал чувствовать себя гораздо лучше. Заснуть сможешь? Или больно тебе?

— Да нет, — ответил он, кривя душой. Боль — это слабость, в которой он не хотел признаваться.

Я наклонился над ним и нащупал в запястье отзвуки ударов его сердца. Они были сильные и ровные. Я отпустил его руку и кивнул:

— Ничего, будешь жив. Кликни меня ночью, если понадоблюсь. Покойной ночи.

Но наутро Ральф так и не вспомнил ничего нового про тех, кто на него напал, и что это были за люди, оставалось неясным. Обсудить с ним письмо Марсии я тоже не спешил. Но вот однажды вечером, убедившись, что он достаточно окреп, я подозвал его. Весь день лило, и вечер наступил такой промозглый, что я развел огонь и уселся к теплу ужинать.

— Ральф, принеси сюда свою чашку, поедим вместе у огня. Я хочу поговорить с тобой.

Он послушно приблизился. Он как-то умудрился привести в порядок одежду, синяки и ссадины подзажили, и теперь это опять был прежний отрок Ральф, только прихрамывающий: рана на бедре еще не закрылась — и молчаливый, и выражение лица немного настороженное. Он приковылял к огню и уселся, где я показал.

— Ты говоришь, тебе известно, о чем еще писала мне твоя бабка, кроме здоровья королевы?

— Да, известно.

— Значит, ты знаешь, что она прислала тебя ко мне в услужение, опасаясь для тебя королевской — немилости? А сам король давал тебе повод страшиться его?

Он слегка покачал головой. Но в глаза мне не посмотрел.

— Страшиться его? Да нет. Но когда пришла тревожная весть, что саксы высадились на южном побережье и я попросился в поход с его отрядом, он меня не взял. — Обида и негодование звучали в его голосе. — Хотя взял всех до единого корнуэльских воинов, которые сражались против него под Димилиоком. А вот меня, который ему помогал, — нет.

Он отвернулся. Я видел опущенную голову, пылающую щеку. Вот, оказывается, в чем дело. Вот почему он обижен и сердит и так настороженно держится. И неудивительно, ведь он знал только одно: сослужив службу мне и королю, он за это лишился места при королеве и, хуже того, навлек на себя гнев герцога Корнуэльского, был опорочен как его подданный, изгнан из родных мест и определен в услужение там, где это ниже его достоинства.

Я сказал:

— Твоя бабка пишет мне только, что, по ее мнению, тебе будет лучше поискать себе дело за пределами Корнуолла. Оставим это пока: все равно ты не можешь заняться поисками, пока у тебя не зажила нога. Но скажи мне, король говорил с тобой хоть раз о той ночи, когда был убит Горлойс?

Долгое молчание — я уж думал, он не ответит. Наконец он произнес:

— Да, один раз. Сказал, что я верно послужил ему, и поблагодарил. Спросил, не хочу ли награды. Я ответил, что нет, я довольно вознагражден тем, что сослужил ему службу. А ему не понравилось. Он, должно быть, хотел дать мне денег, расплатиться и забыть. Он сказал, что больше я не могу служить ни ему, ни королеве. Что ради него я предал моего господина — герцога, а кто предал одного господина, может предать и другого.

— Ну? — спросил я. — Это все?

— Все? — Он так весь и вскинулся, пораженный, негодующий. — Это все?! Когда тебя так оскорбляют? К тому же это ложь, и ты знаешь, что ложь! Я служил госпоже, а не герцогу Горлойсу! И вовсе я герцога не предал!