Дарья Снежная - Янтарь и Льдянка. Школа для наследников

— Я тебя ненавижу, — прошептала я, сдаваясь, и уткнулась лбом в его плечо.

Огневик обхватил меня за плечи, мягко поглаживая, коснулся губами волос.

— Хорошо, что у меня уже есть опыт того, как убедить тебя перейти от этой стадии к прямо противоположной.

Я стукнула его кулаком в грудь, а он тут же поймал мою руку и поцеловал кончики пальцев.

— У меня нет ни малейшего желания тебя отпускать. Но ты же понимаешь, это лучший вариант из тех, что имеются. А еще у меня для тебя сюрприз…

…Подтянув колени к груди, я пристроила на них подбородок, продолжая разглядывать витражи, в которые благодаря моим тоскливым страданиям превратились оконные стекла. В это время «сюрприз», вынырнув из-под кресла, куда он умчался в погоне за солнечным зайчиком, взобрался по шторе и с интересом вгляделся в нарисованное лицо хозяина.

Вообще, как оказалось, это была она, а не он. Торжественно врученную мне в качестве спасения от скуки саламандру, как наконец-то выяснилось, звали Марево или, проще говоря, Марька. Дарел утверждал, что это не просто животное — она впитала часть его дара, а поэтому в какой-то степени является им самим. А потому иногда он сможет наблюдать за мной ее глазами. А еще додумался утешить, что, если с ним что-то случится, я сразу узнаю об этом. И за такое утешение чуть не схлопотал по шее.

Как бы то ни было, если какой-то дух моего мужа и жил в саламандре, он еще явно пребывал в стадии взаимной искренней неприязни. Марька холод не любила и сопровождала меня повсюду исключительно из чувства долга, не забывая изображать на физиономии презрение ко всем окружающим и особенно ко мне. Иногда я начинала думать, что она меня просто ревнует. Я вспоминала, как сама начинала бубнить, когда Дарел возился с ящерицей, и с ужасом понимала, что кто-то из нас двоих — или я, или саламандра — точно сумасшедший.

Под моим пристальным взглядом Марька оглянулась, качнула головой, мол, чего уставилась, и продолжила дальше любоваться узорами на стекле. Что ж, хоть кто-то еще ценит мое творчество.

В памяти всплыл самый последний прощальный поцелуй, уже из кареты, последние слова, эхом звучащие в ушах, последняя улыбка и взмах рукой. Когда повозка тронулась, я обернулась и увидела, как мгновенно поникла его фигура. И тут же стало ясно — расставание он переживает ничуть не меньше меня, а шутки и подбадривания звучат только для того, чтобы я не расклеилась. Спустя несколько мгновений он вскинул голову, расправил плечи и решительно зашагал во дворец. А секундой позже карета повернула, скрывая его из виду.

Тяжелее всего было первую неделю, ту, что я провела в дороге. Дальше стало чуть легче. Да и начала проклевываться пока еще слабая, но все-таки радость в предвкушении грядущей встречи с родителями.

Это было так… волнительно.

Выйти из кареты, вскинуть глаза и почти сразу увидеть их.

В отличие от императорской семьи, которая поджидала нас с Дарелом в тепле и уюте гостиной, король и королева Аверна вышли на крыльцо, едва получили известие о том, что моя карета въехала в городские ворота. И это несмотря на холод, который в горах и не думал обращать внимание на наступившую по календарю весну.

Я даже ошеломленно застыла на какое-то время, сравнивая возвышающихся передо мной на крыльце людей с теми воспоминаниями, что мне удалось сохранить. Взгляд скользнул сначала по высокой худощавой фигуре отца, закутанной в темный мех, затем по материнской, сильно уступавшей ему в росте, но далекой от тонкого изящества Елении. Королева Лирисс и в молодости отличалась фигуристостью, которая с возрастом превратилась в крепкую полноту. В одном Риан был прав, глядя на ее лицо, я словно смотрелась в зеркало. Только сильно постаревшее зеркало.

Сбегать по ступенькам и бросаться мне на шею, как непременно сделала бы Еления, она не стала, но стоило мне подняться, как шагнула вперед и заключила меня в объятия.

— Анаис… — Стоило над ухом прозвучать голосу из колыбельных, все колебания исчезли, и я уткнулась носом в щекочущий серый мех, обнимая ее в ответ.

— С возвращением домой, моя дорогая, — прогудел над головой глухой и низкий голос отца.

…Вот только мгновения счастья были недолгими. Чем дальше, тем больше не отпускало ощущение, что в этом доме я чужая. Мать и отец, оба старались проводить со мной все свободное время, привлекать меня к управлению, расспрашивать о жизни, рассказывать в свою очередь, какие изменения произошли у них и в Аверне. А я чувствовала себя, как загнанный в угол кролик, которого окружают охотники с арбалетами. В улыбках и голосах мне мерещилась фальшь, а где-то в глубине души рождалось странное ощущение, будто меня пытаются загнать в какие-то рамки, чтобы потом подвязать ниточки и легко управлять.