Бернар Вербер - Танатонавты

Увы, охранник оказался не столь уж глуп.

– Так, сопляки, для игр есть местечко получше, во‐он за тем углом.

– Мы пришли навестить свою бабушку, – сказал Рауль просительным тоном.

– Фамилия?

Рауль, не колеблясь ни секунды:

– Мадам Сальяпино. Она в коме. Ее поместили в новую службу сопровождения умирающих.

Нет, каков гений импровизации! Если бы он выдал, скажем, Дюпуи или Дюран, это тут же вызвало бы подозрения, но «Сальяпино» звучит достаточно дико, чтобы взаправду походить на настоящую фамилию.

Охранник состроил задумчивую физиономию. «Сопровождение умирающих», эти слова немедленно вызывали неприятные ассоциации. Он, без сомнения, знал о создании такой службы, про которую ходили всякие толки в кулуарах больницы. Охранник передумал и сделал знак рукой, мол, «проходи», ничуть даже не извинившись, что нас задержал.

Мы углубились в сияющий ярким светом лабиринт. Коридоры, еще коридоры… Дверь за дверью мы потихоньку открывали для себя удивительный мир.

Вот уже второй раз, как я оказался в больнице, но впечатление было по-прежнему ошеломляющим. Все равно как проникнуть в храм белизны со снующими повсюду магами в белых одеяниях и юными жрицами, чьи нагие тела прикрыты безупречно наглаженными халатиками.

Все было упорядочено, как античная хореография. На замызганные койки санитары укладывали перебинтованные жертвоприношения. Юные жрицы их распаковывали и потом транспортировали в облицованные кафелем залы, где жрецы высшего ранга, коих можно было опознать по их квадратным хирургическим маскам и прозрачным перчаткам, совершали над ними пассы, будто вновь прибывшие оказались здесь, чтобы узнать судьбу у авгуров-прорицателей.

Это-то зрелище и стало причиной моей медицинской профессии. Запах эфира, сестрички милосердия, белые одеяния, возможность в свое удовольствие покопаться в кишочках моих современников – вот что по-настоящему увлекает. Вот чертоги истинной власти! Я тоже захотел стать белым жрецом.

В приятном возбуждении, словно гангстер, наконец-то вскрывший банковский подвал, Рауль прошептал мне на ухо:

– Псст… Вот оно!

Мы вошли в застекленную дверь.

И чуть не выскочили обратно, завидев там такое… Большинство пациентов службы сопровождения умирающих были поистине больны. Справа от нас беззубый старик с вечно разинутым ртом издавал зловоние метров на десять в округе. Еще ближе какое-то истощенное существо неопределенного пола уперлось немигающим взором в коричневое пятно на потолке. Прозрачная слизь текла из его носа, а оно и не думало ее стирать. Слева – лысая дама с одним-единственным пучком светлых волос на морщинистом лбу. Левой ладонью она пыталась сдержать непрерывно дрожащую правую руку. Это, видимо, ей никак не удавалось, и она ругала мятежную конечность словами, непонятными из-за разболтанной вставной челюсти.

Смерть, не в обиду Раулю будь сказано, это вовсе не боги, богини или реки, полные рептилий. Вот что такое смерть – медленный распад человека.

Правы, ох правы были мои родители: смерть страшна. Я бы немедленно бросился наутек, кабы не Рауль, потащивший меня к той даме с пучком светлых волос.

– Извините, что беспокоим, мадам.

– Б-бон… жур, – запинаясь, сказала она, голосом даже более дрожащим, чем ее тело.

– Мы студенты школы журналистики, хотели бы взять у вас интервью.

– П-по… почему у меня? – с трудом произнесла она.

– Потому что ваш случай нас заинтересовал.

– Нет… во мне… ничего… интересного. У… уходите!

От истекающего слизью существа мы никакой реакции так и не добились. Тогда мы направились к благоухающему старичку, который принял нас за пару карманных воришек. Он возбудился, будто его оторвали от крайне важного дела.

– А? Что? Чего вы от меня хотите?

Рауль повторил свою речь:

– Бонжур, мы ученики школы журналистики и готовим репортаж о лицах, переживших кому.

Старичок сел в кровати и принял горделивую позу:

– Ясное дело, я пережил кому. Пять часов в коме, и смотрите-ка, я все еще здесь!

В глазу Рауля сверкнул огонек.

– Ну и как там? – спросил он, будто разговаривал с туристом, вернувшимся из Китая.

Старичок ошалело уставился на него.

– Что вы имеете в виду?

– Ну как же, что вы пережили, пока были в коме?

Видно было, что Раулев собеседник не понимал, куда тот клонит.

– Да я же говорю, я пять часов провел в коме. Кома, понимаете? Это именно когда ничего не чувствуешь.

Рауль стал напирать: