Роберт Шекли - Лабиринт Минотавра (сборник)

В тот вечер ты приготовила свое знаменитое жаркое из индейки с вкуснющим гарниром и клюквенным соусом и запеканку из сладкого картофеля, а на десерт – меренги. И даже подала в качестве закуски ребрышки из китайского ресторана, хотя эти китайцы и отказывались верить в возможность грядущих событий и ограничивались распространением крошечных листовок с комментариями восточных мудрецов относительно всяких дурных предчувствий и предзнаменований. И неожиданно американское общество вдруг снова стало обществом курильщиков; исключение составили только те одиночки, что не верили в конец света и все еще боялись рака легких. И люди на смертном одре старались протянуть как можно дольше, злорадно надеясь: «Пусть, когда я умру, умрет и весь этот проклятый мир!» И некоторые врачи продолжали посещать больных, заявляя, что это их священный долг, тогда как другие люди, начисто забыв о каких-либо долгах перед обществом, целые дни как сумасшедшие играли в гольф и теннис, стараясь не думать даже о том, что и в игре следует совершенствовать мастерство.

У приготовленной тобой индейки было четыре ножки и восемь крыльев. По телевизору показывали сплошную порнуху: раз уж всему конец, значит, можно все. Люди, точно спятив, отвечали на важные деловые письма примерно так: «Дорогой Джо, возьми свой договор и засунь себе в ж!.. Все, представление окончено! И наконец-то я могу сказать тебе честно: никакой ты не актер, а дерьмо! Но учти: если все же насчет конца света произошла ошибка, то считай это послание просто шуткой, которую ты, будучи человеком тонким, просто не сможешь не оценить».

Все мы оказались как бы в ловушке непримиримых потребностей: с одной стороны, стараясь забыть обо всем и вести себя легкомысленно, а с другой – пытаясь быть максимально осторожными. А вдруг мы все-таки не погибнем? Оказывается, даже уверенность в конце света воспринимается как некий акт Веры не только посудомойками, но и университетскими профессорами.

А я в свой последний вечер жизни на земле навсегда бросил курить! Абсурд какой-то. Разве это имело значение? Но я поступил так потому, что ты всегда говорила: именно абсурдные поступки важнее всего, да и сам я всегда разделял эту точку зрения. И вот я, выбросив последнюю пачку «Мальборо», стал слушать, как профессор Мунг вещает: «Будучи осуществленной или же, напротив, неосуществленной, Мечта о Смерти всегда стремится к воплощению в жизнь и, таким образом, по праву не может считаться объективным ее коррелятом (если пользоваться терминологией Эллиота). Но если мы включим в рассмотрение этого сложного процесса термины Юнга и станем воспринимать конец света как некий архетип – я уж не говорю о том, что это специфическая разновидность мировоззрения, Weltanschaaung! – то наше понимание усилится по мере того, как tiempo para gastаrlo будет исчезать в черной дыре нашего прошлого, в котором и заключены все наши надежды и устремления».

Наконец наступил последний час. Я искусно разрезал индейку, и даже Эдвард сподобился выйти из своей комнаты; он наложил полную тарелку всякой еды, прибавил еще индюшачью грудку и спросил, что я думаю насчет последней главы его романа в окончательном варианте, и я сказал: «По-моему, он еще не окончательный, требуется небольшая доработка», и ты воскликнула: «Это жестоко!», и Эдвард сказал: «Да, ты прав. Я и сам думал, что надо бы поработать еще», и снова ушел в свою комнату. А улица за окном была абсолютно пустынна; изредка проходили, правда, отдельные неудачники, не успевшие вовремя прильнуть к телевизору. А мы курили травку и как бешеные переключались с одного телеканала на другой. Я даже притащил на кухню пишущую машинку и как раз устраивался с ней за столом, когда ты завела разговор о том, как нам следовало провести прошлый отпуск, а я подумал обо всех тех женщинах, которых мне следовало любить в жизни. А в пять минут двенадцатого Эдвард снова вышел из своей комнаты и показал мне заново переписанную последнюю главу, и я сказал: «Ну вот! Теперь получилось отлично!», и он кивнул: «Да, мне тоже так показалось. А что, кока-колы не осталось?»; и мы дружно прикончили весь свой запас наркотиков, и ты сказала, обращаясь ко мне: «Ради бога, перестань наконец стучать на машинке!», и я возразил: «Но должен же я все это записать!», и ты обняла меня, и Эдвард тоже меня обнял, и мы все трое по очереди поцеловали детей, которым позволили так долго не ложиться спать, потому что наступал конец света, и я шепнул тебе: «Слушай, ты прости меня за все, ладно?», и ты тихо промолвила: «И ты меня тоже прости!», и Эдвард сказал: «Не уверен, что сделал вам что-то дурное, но и вы меня тоже простите, мне очень жаль!»; «За что простить-то, чего вам жаль?» – спрашивали дети, но мы не успели им объяснить, не успели даже сами решить, чего нам так жаль…