GrayOwl: Замок Эйвери

- Вот и всё, Рем, а ты так нервничал. Я глажу ему между ушами, я знаю, ему это нравится.

Начесав волка, запрыгнувшего на кровать рядом, я наливаю рюмку коньяка.

- И вот о таком «счастье» ты мечтал, Северус?

- Не желаю с тобой говорить.

Выпиваю залпом рюмку и слышу позади себя неодобрительное фырканье.

А пошёл ты, Рем… Захочу и напьюсь.

Призываю сткан, наливаю ароматный огневиски.

- А теперь слушай, Ремус, то, что я хотел тебе прочесть сегодня.

Итак, «Офелия» Рембо.

Офелия, белей и лучезарней снега,

Ты юной умерла, унесена рекой:

Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега

О терпкой вольности шептаться стал с тобой?

Не потому ль, что он, взвевая каждый волос,

Нёс в посвисте своём мечтаний диких сев?

Что услыхала ты самой Природы голос

Во вздохах сумерек и жалобах дерев?

Что голоса морей, как смерти хрип победный,

Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених,

Твой бледный кавалер, тот сумасшедший бедный

Апрельским утром сел, немой, у ног твоих?

Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого

Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег;

Оно безмерностью твоё глушило слово -

И Бесконечность взор смутила твой навек.

И вот поэт твердит, что ты при звёздах ночью

Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике,

И что Офелию он увидал воочью

Огромной лилией, плывущей по реке.

- Ну, как тебе, дружище Рем? - спрашиваю, размахивая давно уже пустым стаканом.

Наливаю ещё.

Сопьюсь - я этим летом стал напиваться всё чаще и, соответственно, больше, после страхов за состояние Ремуса до каждой трансформации. А как же тут не спиться от жизни, отсчитывающей лишь полнолуние за полнолунием? Да, раньше я был сильнее, намного, знаю, но теперь словно все силы мои кончились. Мне всё постыло. И Рем со своим летним страхом, и я со своими, не менее страшными демонами. И мне ли, чистокровному волшебнику, имеющему, к тому же, наследника, скакать паяцем, пусть и перед таким же чистокровным, но Изгоем, ибо оборотень суть еси?

Да что за мысли лезут в голову - кто-нибудь сможет мне в этом мире, полном Луны, помочь? Знаю, что нет, но не кричу, а молча напиваюсь.

После бутылки, правда, небольшой, огневиски я спускаюсь по красивой винтовой ажурной металлической лесенке в свои владения - подвал, беру фиальчик с быстродействующим ядом, ставлю его на столик, небольшой, для ингредиентов, и рассматриваю, как нечто не виданное, вернее, не сваренное мною несколько дней назад. Потом вяло произношу:

- Reducto.

Затем так же вяло:

- Reparo, и снова, и снова…

Наконец, устав играть со смертью, говорю:

- Evanesco.

Да, я не готов пока уйти в Посмертие, бросив Рема без Аконитового зелья, пока не научу супруга премудрости самостоятельно изготавливать его, хотя это будет далеко не просто потому, что это зелье - вещь не из простых, вроде того же Кроветворного, да и Ремус, наверное, сообразит что-нибудь, когда я начну его учить, решит, скорее всего, что я ухожу от него - к другому, другой - ему без разницы. Да, Ремус ревнив, как, впрочем, и я, но у меня не было повода ревновать его, а вот у него был, правда, пустой - к мисс Эйвери, да, и ещё один, о котором я так не хочу вспоминать - о моём явном заигрывании на Выпускном с профессором, три ха, Забини, моим, тоже бывшим учеником, ровесником почивших по моей вине Гарри и от моей руки - Драко. Оказалось, у Блейза, так он тогда попросил себя называть, есть жена и двое погодков - мальчишек.

Но детям уже по шесть-семь лет, а к жене Блейз окончательно охладел как раз после рождения второго сына. Он понял, что его удел - мужчины и, недолго думая, предложил мне с ним переспать в то время, пока продолжается бал, но я, разумеется, отказался. Тогда. А что бы я ответил тебе сейчас, Блейз, такой смуглый, соблазнительный, с зелёными глазами, опять зелёные? Только у Блейза они кажутся ярче, чем голубовато-зелёные глаза Гарри. О чём я думаю, вдоволь наигравшись со смертью в фиальчике?! Мне надо возвращаться к Рему, он ведь мой супруг. Я возвращаюсь с большой склянкой не разлитого по пузырькам Антипохмельного зелья. Да, и в этом я преуспел - глотнув прямо из склянки, больше, чем необходимо, чувствуешь, словно бы голова, ставшая лёгкой, парит отдельно от почти столь же лёгкого, но ощущаемого, тела. В этом есть какой-то, как мне кажется, кайф, сродни наслаждению от небольшой порции опиума, хотя уж в курении кальяна, значительно распространившегося из высшего света до мира грязнокровок, не затронув только магглорождённых, ну, это, вообще, шваль, их и за магов не воспринимают теперь, никто не видит чего-то предосудительного. А это значит, что и мои шалости с Антипохмельным зельем не идут ни в какое сравнение даже с курением сигар, к которым привыкают быстрее и прочнее, чем к кальяну.