Гай Хейли - Фарос

— А это капитан Гортензиан, верховный наблюдатель за рекрутами.

От удивления Обердей распахнул глаза и едва успел взять себя в руки. Гортензиан был самым старшим офицером в подразделении по набору рекрутов и отвечал за пополнение всего легиона.

— Милорд, — с уважением сказал Обердей.

Гортензиан направил на него долгий, пристальный взгляд, и скаут изо всех сил постарался выдержать его.

— Не нужно тревожиться, неофит.

— Я не встревожен, милорд. Удивлен, может быть, хотя удивляться тоже нечему. Ваше присутствие логично с практической точки зрения. На Соте действительно происходит что-то необычное.

— Ты хорошо рассуждаешь. Нам сообщали, что на тебя маяк подействовал хуже всего, — сказал Гортензиан.

— Так точно, милорд.

— Ты знаешь, зачем мы здесь?

Обердей не удержался и ссутулился.

— Чтобы определить, достоин ли я продолжать обучение.

— Именно так.

— Он хороший скаут, и легионер из него выйдет отличный, — сказал Арк. Он по-отечески положил руки на плечи молодого человека. — Сегодня я обнаружил этого юношу в тренировочной клетке, где он сражался с боевым дроном «тета»-класса, не меньше.

— Ты разрешаешь своим рекрутам драться с тета-ми? — спросил Гортензиан.

— Нет, не разрешаю, — ответил Арк. — Обердей редко нарушает правила, но если нарушает, то делает это изобретательно.

Капитан окинул скаута оценивающим взглядом. Обердей вдруг обнаружил, что ему нелегко стоять по стойке «смирно». Ему доводилось бывать в присутствии самого Жиллимана, но взгляд этого воина удивительным образом был еще тяжелее.

— Твое поведение выдает твой страх, неофит Обердей, — сказал наблюдатель. — Не тебе решать, чего ты достоин. Это моя забота.

Обердей кивнул:

— Так точно, милорд. Я ожидаю вашего решения.

— С нетерпением, как я вижу.

— Да, милорд, — ответил Обердей. — Когда вы вынесете приговор, я узнаю, какое будущее меня ждет, и буду в состоянии сформулировать необходимое практическое решение. Ничего не зная, я не могу определиться с требуемым ходом действий.

— Неплохой ответ. Никто не станет тебя задерживать, и ты сможешь вернуться к своему отряду — если окажешься того достоин. — Он помолчал. — А если нет?

— Я поступлю так, как мне прикажут.

Гортензиан кивнул:

— И это правильно. Апотекарий, эпистолярий. Прошу, начинайте.

— Обердей, ляг, пожалуйста. — Тарик указал на кушетку, выехавшую из стены.

Неофит без вопросов подчинился.

Апотекарий встал сбоку от Обердея. Смертные помощники-медики захлопотали вокруг скаута, подсоединяя к его рукам различные измерительные приборы. Обердей не мешал им, безвольно смотря в белый потолок. Он вдруг задумался, сколько часов своей жизни провел, разглядывая такие потолки.

— Что ты с собой сделал? — цокнул языком Тарик, изучая раны Обердея. — Я только вчера выпустил тебя из апотекариона. Ты так жаждешь вернуться?

— Нет, апотекарий, я хочу стать достойным, — ответил юноша. — Других устремлений у неофитов нет.

— Постарайся в процессе не уничтожить плоды наших тяжких трудов. — Тарик взял массивный инъектор с серебряного подноса, протянутого одним из помощников. — Это поможет тебе расслабиться. Затем брат Сергион тебя обследует. — Он прижал инъектор к бицепсу скаута. Раздалось тихое шипение, и апотекарион исчез за облаком разноцветных точек.

Обердей погрузился в состояние, самое близкое ко сну с того дня, когда рухнул в темноту, но отдыха оно не несло.

Он задрожал и вновь оказался в горе…

Звук собственного дыхания грохотал в ушах под оглушающий аккомпанемент текущей по венам крови. От волнения опять заработало второе сердце, и двойной ритм решил осознание собственной никчемности. Он не был воином. Он был потерявшимся мальчишкой, дрожащим от страха перед обитателями темноты.

Он пытался не обращать внимания на полупризрачных существ, скрывающихся на периферии чувств, сосредоточиться на том, чему его учили, и прогнать все эмоции.

«Соберись, — думал он. — И они не будут ведать страха».

Таков был приказ Императора и обещание Легионес Астартес.

«Сосредоточься на нем».

Но, несмотря на все улучшения и гипнотренировки, он не был космодесантником. Все еще не был.

Он боялся. Но еще глубже сидел страх, что он потерпел неудачу, как многие другие до него, что способность бояться сделала его недостойным вступить в ряды Тринадцатого в качестве полноценного легионера. Он злился от стыда, и хотя злость боролась со страхом, он все равно не мог ждать грядущего без ужаса. Из-за проклятой улучшенной памяти он в точности помнил, что тогда произошло, и боль полученного знания останется с ним навсегда, даже когда забудутся лица родных.