Дэн Абнетт - Сожжение Просперо

Фит чуял кровь. Запах был невероятно сильным и придавал морозному утреннему воздуху привкус горячей меди. Он чувствовал и внутренности Гхейи тоже. Запах разорванного живота, кишок, желтоватого жира и жар его жизни.

Фит знал, что пора уходить.

Вышнеземец находился в самом дальнем шатре. Даже сами аскоманны предпочитали держать его подальше от остальных людей.

Он сидел, привалившись спиной к подушкам.

— Слушай меня, — прошипел Фит. — Ты меня понимаешь?

— Понимаю. Мой переводчик работает, — ответил побледневший вышнеземец.

— Пришли балты. Двадцать челнов. Они забьют тебя насмерть. Скажи, может, ты предпочитаешь удар милосердия моей секирой?

— Нет, я хочу жить.

— А ты можешь идти?

— Наверно. Только не оставляй меня здесь. Я боюсь волков.

«На Фенрисе нет волков».

Много лет назад вышнеземец рассмеялся, услышав эти слова.

Их произнес уважаемый ученый и хранитель, в прошлом заслуженный итератор по имени Кирил Зиндерман. Вышнеземец, недавно окончивший с отличием университарий в Сардиссе, получил великолепное назначение в восьмимесячную полевую экспедицию, целью которой было исследование и консервация некоторых загадочных инфостержней Новой Александрии, пока песчаные бури и опаляющая радиация не успели окончательно разрушить драгоценные руины, сровняв их с унылой пустыней Нордафрики. Это произошло задолго до того, как вышнеземец решил посетить Фенрис или называться Ахмадом Ибн Русте. В то время ему было всего двадцать пять, и друзья звали его Каспером.

Зиндерман быстро запомнил его имя. Итератор не был руководителем проекта. Его прислали на три недели для консультаций, но ученый не считал зазорным испачкать руки или общаться с младшими членами команды. Он легко сходился с людьми. А имена для него имели большое значение.

Однажды вечером после ужина все сотрудники, как обычно, собрались на базе экспедиции — модульной станции, из которой открывался вид на развалины, — и завели разговор.

Все они ужасно устали. Каждый работал, не соблюдая рекомендованного режима, каждый хотел как можно скорее завершить миссию и сохранить ячейки с цифровой памятью, так долго пролежавшие в руинах. Из-за этого у всех жгло глаза от песка и бессонницы, а от обезвоживания все сильно потеряли в весе.

Ночи могли бы стать временем для восстановления сил, но ученые обнаружили, что их сновидения наводняют информационные призраки Новой Александрии — болтливые фантомы, не дающие возможности спокойно выспаться. Приходилось бодрствовать, чтобы отогнать призраков, и ночи заполнились вялыми беседами и размышлениями, сопровождаемыми завыванием разрушительных вихрей над облученной могилой Новой Александрии, от которых содрогались ставни.

Чтобы не заснуть, они разговаривали обо всем. А Зиндерман, один из величайших эрудитов, которых вышнеземцу довелось узнать за свою долгую жизнь, оказался неутомимым собеседником.

Старшие сотрудники рассказывали о различных местах, которые они повидали за время своей деятельности, а младшие обсуждали места, которые они только надеялись посетить. Это неизбежно привело к составлению суммарного перечня заманчивых объектов, за посещение которых любой ученый, будь то историк или хранитель, отдал бы немало лет жизни, а то и частей тела. Это был список самых таинственных мест во Вселенной, далеких чудес, потаенных уголков и мифических областей, о которых было известно лишь по слухам. Как раз одним из таких мест был Фенрис. Как ни странно, но к концу одной из своих жизней вышнеземец убедился, что к их числу принадлежала и Тизка.

Сам Зиндерман, несмотря на преклонный возраст и огромный опыт, никогда не бывал на Фенрисе. Кроме того, число наблюдателей, посетивших Фенрис, было пугающе мало. Но, по мнению Зиндермана, Фенрис не жаловал посторонних и не мог считаться гостеприимным миром. В его экстремальных природных условиях даже хорошо подготовленный человек мог считать, что ему повезло, сумей он продержаться на открытой поверхности в течение нескольких часов.

— И все же, — говорил он, — только представьте себе все эти льды.

Ночная температура на станции, когда система климат-контроля выходила из строя, порой достигала сорока градусов, и слова Зиндермана вызвали всеобщий стон.

А потом, неизвестно почему, он добавил замечание о волках. Это замечание так долго передавалось по цепочке путешественников и историков, что его происхождение потерялось во мраке времен.