Павел Рогозинский - Главный калибр

Разведчик запнулся и замолчал. Слушатели насторожились.

— Сдрейфил?

— Нет, дрейфить он не дрейфил, — раздумчиво протянул Жуков, — но и надежды на него я особой не имел. Характер у человека неладный.

До войны Семочкин служил при театре, костюмами актерскими заведовал. В части определили его куда‑то вестовым. Должность, как бы сказать, не боевая, на любителя. Семочкину она оказалась в самый раз. Легкий он человек какой‑то. Сам небольшой, рыженький, мордочка вострая. И вечно он черт знает что выдумывал. Скучно ему на службе показалось, что ли. Только от него житья никому не было.

Выучил, анафема, походку командира. Сидели мы как‑то вечером, то да се, один матрос карты достал и фокусы показывал. А этот Семочкин как подойдет шагами командирскими да гаркнет:

— Вы чем тут занимаетесь?!

Вскочили все, матрос с перепугу карты в печку бросил, а этот рыжий дьявол этак невинно спрашивает: «Что вы, ребятки, что это с вами?» Прямо удержаться не мог, чтобы не отмочить чего‑нибудь — такой характер невозможный.

Заскочили мы в одном бою в какой‑то пакгауз, а японцы окружили его, подожгли и высунуться нам не дают, против двери пулемет поставили. Гранатой бы в пулемет, так у нас гранаты вышли. Ну, погибай живьем.

Вдруг Семочкин как заорет дурным голосом —мы подумали, что он спятил, а он давай в японцев консервные банки швырять. Те шарахнулись —гранаты! Мы в тот момент и выскочили.

В последний десант не хотели его с собой брать, так он сам увязался. Вот и очутились с ним на сопке. Радости мне от такого бойца мало было. Того и гляди врукопашную схватимся, а на Семочкина надежда плохая — жидковат он для такого дела. Только долго думать не пришлось. Ахнули в нас японцы миной, и вышибло из меня сознание. Да прежде чем оно совсем помутилось, я увидел, что Пименов в крови лежит, а Семочкин зажал меж колен автомат, свернулся в клубок и покатился с сопки кубарем.

— Бросил, выходит, товарищей? — спросил кто‑то.

— Н–да, — неохотно процедил Жуков. — Очнулся я уже у японцев, — продолжал он. — Привязали они меня к жердине и несут вчетвером. Впереди таким же манером тащат Федора Пименова.

— Попали! — вздохнул один из слушателей.

— Попали, — согласился разведчик. — Да так попали, что хуже некуда. И не то, думаю, погано, что замучат, а то, что наши про нас скажут —сдались, мол, в илен. Как представлю себе нашу часть, товарищей, ну» душа переворачивается.

Тащили они нас долго и приволокли в покинутое жителями селение. Обращаются все же с почтением. Занесли во двор, руки развязали, поесть дают. Ясное дело— хотят для допроса сохранить. Лестно, небось, что советских бойцов забрали. Федор прямо зубами скрипит и все ловчит кого‑нибудь здоровой рукой съездить, от еды отказывается. Я его отговорил: набирайся, говорю, сил, может, еще пригодятся. Послушал меня Федор, остыл малость.

Принесли нам рису в чашечке и рыбы соленой кусочек. Матросу такой еды на один зуб, а у них, видать, порция. Съели мы, Федор еще просит. Помялись японцы, все же принесли еще. Федор съел и осерчал. «Что, — говорит, — за издевательство: кормить так кормить, а то чего дразнитесь, ложками носите?».

Тем временем смеркаться стало, дождик пошел. Подхватили нас японцы, снова связали и поволокли на край селения. Стояла там кумирня — ну, вроде церкви, то ли японская, то ли корейская или китайская — шут ее знает! Крыша загогулинами закручена, драконы каменные кругом наставлены. От дождя нас сюда приволокли или попугать хотели —врать не буду: не знаю. Только как внесли нас туда — сердце так и обмерло. Что греха таить, страшно мне стало. И Федор примолк… Стоят по стенам идолы, чучела в балахонах с масками, зубы оскалены, глаза выпучены. Заведи сюда нашу старушку с предрассудками — скажет, к чертям попала. В углах фонари цветные, знамена со змеями на палках, и до того мне страшно стало. Если бы, думаю, знал кто, среди какой гадости смерть принимать приходится. Пытать нас здесь будут, не иначе. И точно, входит офицер толстенький, аккуратный такой, со значками орденскими. Я в ихних званиях разбираюсь туго, но, видать, не ниже майора. С ним еще несколько. Входит и говорит по–русски.

— Здравствуйте, как поживаете? — и улыбается.

«Ах ты, — думаю, — жабья морда, где ты нашему языку научился?» Говорит понятно, только с мяуканьем в голосе. Ни дать, ни взять — кота по–русски говорить обучили.

Начал он с подходом: «Ничего, мол, плохого вам не сделаем, но как вы есть пленные, то на вопросы отвечать должны». И стал он тут нам разные военные вопросы задавать: и кто мы такие — матросы с кораблей или морские пехотинцы, и сколько нас высадилось, и какое у нас вооружение, и есть ли тяжелые минометы…