Генри Олди - Человек космоса

Ладонь на плече.

— Почтенный! Госпожа басилисса приглашает тебя в Покои для беседы. Она узнала, что ты — прорицатель, ой господин, и хотела бы...

Я ведь тогда растерялся, няня. Испугался. Я не знал, то тебе сказать. Будто снова на палубе гиппагоги, когда они сгрудились вокруг моего сына: Эвмей, Филойтий,! остальные... Годами мечталось: оборачиваюсь, а напротив — ты, нянюшка Эвриклея. Сбылось. Я смотрю в твои выцветшие глаза, взгляд скользит по знакомому с детства лицу, тщетно пытаясь разгладить избороздившие его морщины, — ты должна, обязана откликнуться! Няня, раньше от тебя ничего нельзя было скрыть! Няня, это я, я вернулся...

Но ты молча ждала ответа.

Перед тобой стоял прорицатель Феоклимен из Аргоса. Чужое, обжигающее чувство медленно отступало. Еще немного, и я кинулся бы на всех. Растерзал бы. Прямо сейчас. Голыми руками. Словом. Стрелами. Ножом. Не важно, чем. За узнавание надо платить — я готов дать нужную цену. Я... я действительно готов?!

— Идем, мой господин. Басилисса ждет.

— Д-да... конечно. Идем.

А Эвриклея уже мимо меня смотрит. На Протесилая, залитого вкусным жиром. Как он жует, сутулясь и смешно шевеля ушами. Почему ты так пристально смотришь на филакийца, няня? Неужели не видишь, кто стоит рядом с тобой?!

— Сюда, мой господин...

Легонько поскрипывают, напевая полузабытую мелодию, ступени под ногами. Хочется лететь птицей, но каждый шаг дается с трудом. Словно в подошвы сандалий залили по паре талантов свинца. Сердце гулко охает, жалуясь, в такт шагам. В ушах нарастает далекий-звон. Что со мной? Я боюсь? Чего?! Ведь я же вернулся! Я дома! Сейчас наконец увижу свою жену: близко-близко. Я к ней плыл все эти годы. К ней, к сыну, к отцу...

«...Тайные ходы нужны, когда не любишь. Тогда ломишься силой, подкрадываешься со спины или идешь в обход. Когда любишь, просто идешь. Навстречу; без тайны».

— Прошу, мой господин.

Меня ослепило рыжим огнем. Лицо женщины в высоком кресле смазалось перед глазами, поплыло... Не вижу знакомой комнаты, мебели, утвари, не вижу ничего вокруг — только лицо моей жены. Лицо украденных у нас двадцати лет счастья. Слабый образ тает в тумане; в седом тумане Океана, разделяющего двоих. Ты плачешь, Одиссей, сын Лаэрта? Нет, ты правда плачешь?! Плюнь да все! На свою дурацкую личину, на заполнившую двор шелуху; на осторожность, будь она трижды проклята! Ведь это же Пенелопа! Женщина, которая ждала тебя, дурака, два десятка лет! Дождалась! Кинься навстречу, обними, шепни на ухо или крикни во весь голос: «Я вернулся!»

Она узнает. Она обязательно узнает...

— Радуйся, басилисса. Я Феоклимен, сын Полифей-да, прорицатель.

Ты ли это, рыжий?! Или к твоей жене взаправду пришел некий Феоклимен из Аргоса, совершенно чужой человек — рассудительный мудрец вместо опрометчивого Зезумца?!

— Радуйся, Феоклимен, сын Полифейда. Присядь в "то кресло. Я хочу поговорить с тобой. Сейчас нам принecyт вина и... Что желает к вину мой гость?

— Жареных в меду орешков. С детства их люблю. Вспомни! Ведь когда-то я уже говорил тебе об этом!

Ты только-только переехала из Спарты на Итаку, всего стеснялась...

— Мой муж тоже любил медовые орешки, — Пенелопа делает знак служанке, ждущей у входа в покои. Равнодушный, отстраненно вежливый жест. Да, ты изменилась, дочь весельчака Икария и долинной нимфы. Стала старше, жестче. Не прелесть хрупкой и порывистой юности, но зрелая женственность на грани увядания, спокойная и надежная. Тебе под сорок, рыжая моя. А мне... мне...

— Почему же: «любил»? — слова даются с трудом. В горле поселился чужак, он мерзко косноязычен. — Твой муж жив, басилисса! Я знаю, многие лгали тебе, надеясь на подарки. Ты устала верить, ждать и надеяться — но я ясно вижу скрытое от зрячих слепцов. Твой муж жив!

— Говори, Феоклимен, сын Полифейда! Говори! Я слушаю.

Подалась вперед. Глаза загорелись, на лице румянец — пятнами. Сейчас вспыхнет факелом. Ожидание, тоска: сухая солома. Брось искру... А я, свинья последняя, комедию перед ней ломаю! Ну хорошо, вот тебе еще подсказка: догадайся!

«Тайные ходы нужны...»

— Верь мне, басилисса! Клянусь очагом этого благословенного дома, клянусь трапезой за вашим столом: твой муж, Одиссей, сын Лаэрта, — близко!

— Говори, Феоклимен! Говори...

Как ей идет этот темно-зеленый гиматий: блеск отлива, золото каймы по краю! Шелестит, искрится, переливается волна ткани, зелеными звездами горят в ответ глаза басилиссы, рыжей зарей полыхают волосы. Я влюблен. Я — безумный мальчишка.