Петр Валуев: У покрова в Лёвшине

– Мне хотелось бы увидеть Веру, – сказала она Татьяне Максимовне. – Она с мужем должна проехать здесь на пути к дому Леониных.

Волнение Варвары Матвеевны ежеминутно возрастало. Она приказала горничной поставить кого-нибудь из людей на крыльце, чтобы предупредить о начале обратного движения гостей из церкви, и беспрерывно напоминала Татьяне Максимовне о том, что молодые должны были ехать в двухместной карете с ливрейным лакеем Леонина на козлах.

– Разъезжаются! – торопливо пришла доложить горничная.

Послышался стук колес, и мимо дома проехали две кареты и коляска, в которой теперь с гусарским офицером сидел еще другой молодой человек, державший в руках что-то завернутое в бумагу.

– Вот шафера и свечи, – сказала Татьяна Максимовна. – А вот и молодые! Варвара Матвеевна, вот они!

Варвара Матвеевна приподнялась из кресел с помощью г-жи Флоровой и лицом почти прильнула к окну. В это мгновение полной рысью двух рослых заводских лошадей мимо окна промелькнула двухместная на солнце блестевшая карета, и в ней промелькнуло белое платье, видневшееся сквозь поднятое стекло.

– Она смотрела в ту сторону, на мужа, и вас не видела, – сказала Татьяна Максимовна.

Варвара Матвеевна опустилась в кресло, понурила голову, ничего не ответила, потом закрыла руками лицо и тихо заплакала.

Татьяна Максимовна молча смотрела на нее, но спустя несколько мгновений сказала:

– О чем вам теперь плакать, Варвара Матвеевна? Вам это вредно, успокойтесь.

– Оставьте меня, – сказала Варвара Матвеевна. – Это не припадок. Мне стало легче, когда я заплакала… Я перед ними виновата… хотела помешать их счастью… но Господь не попустил…

Вера действительно не смотрела на дом, в котором она так долго жила и мимо которого она теперь с мужем проехала. Она смотрела ему в глаза, слышала, как Анатолий ее во второй раз спрашивал, довольна ли и счастлива ли она, и чувствовала себя так счастливою, что в ней замирал голос и она не находила в нем звуков, чтобы сразу ответить на обращенный к ней вопрос.

В тот же день вечером Карл Иванович Крафт и Клотильда Петровна сидели одни за чаем, и оба молчали и казались опечаленными.

– Странно, – сказал вдруг Карл Иванович, – сколько противоречий в наших чувствах! Мы любили Веру, мы так искренне желали ей счастья; теперь она счастлива – и вместо того, чтобы радоваться, мне так стало грустно без нее, что я сам на себя сетую, – но радоваться не могу.

– И мне грустно, – сказала Клотильда Петровна, – но мы должны были к этой грусти быть приготовленными. Вера должна жить для себя самой, а не для нас, и мы ей, а не себе желали счастья.

– Ты рассуждаешь, как книга, мой друг, – ответил Карл Иванович, – а в твою чашку только что скатилась слеза из глаз. Дело в том, что и любя других, мы в них отчасти самих себя любим. Пока их пути в жизни сходятся с нашими путями, мы себе в этом не даем отчета. Но когда пути расходятся, мы чувствуем, что от нас что-то оторвалось и что-то нами утрачено.