Алексей Варламов: Звездочка

Лиза посмотрела на икону. Лицо у Богородицы всегда было разное: иногда печальное, иногда укоризненное, иногда тревожное. Лиза уже привыкла искать ее взгляд, но сегодня не могла понять, что он выражает.

Девочка три раза перекрестилась, легко совершила поясные поклоны, коснувшись рукою пола, и стала читать утренние молитвы, а потом молиться за живых и мертвых, чьи имена были написаны у нее на листочке. Но собрать мысли не удавалось, они все равно разбегались, Лиза отвлекалась, сердилась на себя, но не переставала думать: как-то все будет? Понравится ли она учительнице, другим детям?

В соседней комнате послышались шаги – встала баба Аля. Лиза знала, что бабушка тоже будет читать молитвы и сокрушаться, жаловаться и повторять «Господи, прости мя, великую грешницу», хотя какие у бабушки грехи? А вот баба Шура не читала молитв никогда.

Перед Пасхой, наряжаясь в новое платье, Лиза спросила ее:

– Баба Шура, а ты почему не ходишь в храм – ты что, в Бога не веришь?

Баба Шура очень серьезно на нее посмотрела и ответила, как взрослой, – Лизе очень нравилось, что баба Шура с ней так разговаривает:

– Я, Лиза, не могу в Бога верить.

– Как это «не могу верить»? – удивилась Лиза. – Разве так бывает?

– Бывает, – ответила баба Шура спокойно. – Вот ты, например, можешь бегать и прыгать через скакалку, а я нет. Так и с Богом.

Лиза задумалась.

– Но ведь Бог всех любит, – сказала она нравоучительно и поправила на голове белый платочек. – Помнишь, как Валерия Дмитриевна говорила: Бог любит всех, а каждого больше. Значит, и тебя тоже.

– Может быть, всех и любит, а меня бросил.

– Бросил? – еще сильнее удивилась Лиза, но тут ее отвлекла баба Аля и стала что-то говорить про странную птицу, которая прилетела к окошку, и, хотя никакой птицы уже не было, Лиза забыла о бабе Шуре.

А сейчас вдруг вспомнила и подумала о том, что надо обязательно выяснить у бабы Шуры поточнее: почему это ее Бог бросил? Разве может Он кого-то бросить? И разве обязательно уметь прыгать, чтобы верить в Бога?

Девочка распахнула дверь. Свет из комнаты пробился в коридор и упал на двух женщин.

– Ты уже встала?

Обе старухи внимательно на нее смотрели: одна – печальней, другая – веселей. На кухне пахло кофе и пирожками.

– Баба Шура, ты с нами? Ура! – крикнула Лиза.

Она любила обеих бабушек.

То, что увидела и услышала полчаса спустя баба Шура на утренней линейке в школьном дворе, повергло подозрительную старуху в ужас. Едва только директор школы поднесла ко рту мегафон и начала говорить, как хромоножка затряслась и застучала палкой об асфальт.

– Тебе это ничего не напоминает? – прошипела она, обращаясь к восторженной, готовой от умиления расплакаться сестре.

– Но ведь это только директор, Шурочка. Она обязана так говорить.

– Зато я не обязана слушать. А тем более дети.

– Да никто ее, кроме тебя, и не слушает.

Вокруг и впрямь творилось невообразимое: школьники всех возрастов кричали, толкались, смеялись, возле малышей стояли взволнованные родители, щелкали затворы фотоаппаратов, а у некоторых были большие камеры. Дети держали в руках цветы, школьный двор напоминал огромную колышущуюся, гомонящую клумбу, в разноцветий и многоголосии которой тонули слова директора. Затерявшаяся среди школьников Лиза, которую, как и всех первоклассников, держал за руку настоящий длинноволосый десятиклассник, больше не боялась того, что кто-то заметит оборванный лепесток у ее цветов. Немножко испугалась она лишь тогда, когда поднималась по ступенькам со своим десятиклассником и проходила мимо директора, а та неожиданно ухватила ее кавалера за ухо.

– Что, Арсеньев, битлом решил стать? – на всю школьную площадь сказала в мегафон женщина. – Меня ты, дружок, не удивишь, но как тебе перед ребенком не стыдно? Ну-ка бегом в парикмахерскую.

Десятиклассник покраснел, все засмеялись, и торжественная церемония сбилась, а директор привлекла Лизу к себе.

– Не бойся, девочка, я тебя в обиду никому не дам.

– Вот видишь, – наклонилась к младшей сестре старшая, смахивая набежавшую слезу. – А ты посмотри еще на нашу учительницу. Какое у нее доброе лицо!

– Тем хуже для нее, – проворчала Шура, которая сама едва сдерживала волнение, однако вынуждена была признать, что первая Лизина учительница и в самом деле производит весьма благоприятное впечатление.

У нее была плавная старомосковская речь, открытая улыбка и некая прочность. Такие люди редко встречались в более молодых поколениях – в ее словах, манере себя держать ощущался дореволюционный замес, который сохранялся по углам неразоренной Москвы и был так мил моим старушкам.