Анатолий Дроздов: Рыцари плащаницы

— Ахмеду проломили голову в схватке с франками месяц назад, — пояснил тот. — Наш лекарь сказал, что он не доживет до заката и лучше его добить, чтобы успеть с похоронами к ночи, как надлежит правоверным. Ахмед еле дышал. Тогда вызвался этот франк…

— И что? — голос Имада стал хриплым.

— Он содрал кожу с раны, выбрал ложечкой из мозгов Ахмеда костяные осколки. Затем расклепал на наковальне серебряную монету, обрезал ее по форме дырки, расщепил края и закрепил на кости. Пришил кожу на место. Не знаю, может ли кто из наших лекарей в Каире сделать подобное, но я слышу впервые. Ахмед очнулся к вечеру, а через неделю встал. Сейчас он несет службу в твоем дворце, как остальные воины. Только не любит облака.

— Облака? — удивился эмир.

— Когда небо затягивает туча, у него болит голова.

Воин, не вставая с колен, закивал, подтверждая.

— Поэтому в пасмурную погоду я освобождаю его от службы. Он идет к себе и лежит на ковре, пока боль не пройдет. Но не жалуется. Дождь здесь бывает редко, и голова лучше пусть болит, чем ее не будет совсем.

Воин снова закивал.

— Пусть облака! — с тоской в голосе сказал эмир, и евнух понимающе моргнул жирными веками. Легким толчком подняв Ахмеда на ноги, увел его к двери…

Франк оказался немолодым, с заметной проседью в бороде и серебристыми нитями волнистых черных кудрях. Он вежливо поклонился и встал прямо, смело глядя в глаза эмиру.

«Не боится», — понял Имад и почему-то обрадовался.

— Где учился лечить? — спросил, придавая голову суровость.

Подскочивший евнух, быстро перевел. Франк ответил.

— В своей земле, — пояснил Ярукташ. — Но я не понимаю, где она. Это не Аквитания и не Окситания, не земля англов или франков, не Германия, не Венеция и не Латиния. Говорит, что земля его за морем, которое греки называют Понтом Эвксинским.

— Там живут номады, дикие кочевники, — удивился Имад. — Я видел их. Язычники… Он не похож.

Евнух облизал губы. Переспросил лекаря.

— Говорит, что возле моря действительно живут кочевники, Но его земля лежит много дальше к холодному морю. Полгода у них лежит снег, да такой, что повозки не могут проехать по дорогам и их ставят на полозья. Хотя лето там жаркое. Не знаю… Он говорит на многих языках: прованском, англов, франков, понимает латынь…

— Что привело его сюда?

— Что и других, — пожал плечами Ярукташ. — Стремление поклониться святыням. Он пришел сюда с другом, но попал в неудачное время. Один из отрядов Несравненного захватил их на дороге к Эль-Кудсу, который они зовут Иерусалимом, далеко отсюда еще перед осадой. Мы знали, что Иерусалим падет, поэтому рабы стоили дешево. Я купил их за пару сапог. И считал, что дал дорого.

— Он может спасти Мариам?

Пленник кивнул.

— Пусть скажет как.

Лекарь заговорил, и Имад обратился в слух.

— Он знает, что у твоей любимой жены поперечное положение плода, поэтому он не может выйти наружу. Я сказал ему это, — смущенно пояснил евнух в ответ на взгляд эмира. — Он говорит, что, если не вмешаться, у роженицы разорвутся внутренности, и она умрет в мучениях. Единственное спасение — разрезать живот и достать ребенка. Затем зашить рану.

— Ребенок при этом погибнет?

— Он говорит, что если не поздно, то удастся спасти и плод.

— Он знает, на что идет?

Ярукташ спросил, и пленный кивнул.

— Не боится?

— Говорит, что будет до смерти укорять себя, что мог помочь и не решился. Если ты, господин, откажешь, то он укорять себя не станет. Только просит отослать его на работы в другое место. Мариам так страшно кричала этой ночью, что он не мог спать. Хорошо, что ей дали травы, — добавил евнух поспешно. — Я тоже не спал.

Имад внимательно осмотрел странного лекаря. Одежда его была простой, но на удивление чистой. Руки, маленькие, аккуратные, совсем не похожие на грубые лапы франков, тоже были чисты, даже ногти аккуратно подстрижены. Эмир мысленно представил, как эти руки будут мять живот Мариам… Округлый, мягкий, прохладный, нежный как шелк и так зазывно пахнущий розовым маслом… С глубокой впадиной пупка, куда вместится чашка этого масла… Имад облизал пересохшие губы.

— Он не хочет принять истинную веру? Ему предлагали?

— Он отказался.

— Почему?

— Говорит, что родители его были христианами. А он почтительный сын.

— Родители его далеко, если вообще живы! Пусть не лжет!

— Говорит, что не видит смысла в принятии клятвы Аллаху — бог один. Только люди молятся ему по-разному. Это он так считает, — поспешно добавил Ярукташ.