Анатолий Дроздов - Золотые апостолы

Я кивнул. Еще как могло! И не только в восемнадцатом веке, но и в девятнадцатом. Даже в начале двадцатого случалось…

— Тогда папа Ульяны, Микифор, очень обиделся и сказал: не хотели один раз над моей дочкой помолиться, будете молиться постоянно…

Я чуть не вскочил с койки, но вовремя вспомнил, что на мне ничего нет. Ну конечно! Все разъяснилось. Даже с гладким обручальным колечком. Обычай надевать его на палец умершим юным девушкам сохранился до сих пор. Ай да Микифор Бабоед! Фамилии соответствовал. В те времена «ед» означало другое, на букву «ё»…

— А ты откуда все знаешь?

Она насупилась:

— Знаю и все.

— Дедушка рассказал?

— Нет, — ответила она серьезно. — Дедушка про Ульяну ничего не знает.

Я не стал уточнять, почему она держит дедушку в неведении. Не мое дело. Пора вставать.

— Мне нужно одеться. Отвернись.

В ответ она только хмыкнула, не переставая нагло пялиться. Ну!..

Я отбросил одеяло и потащил одежду со стула. Она стояла, бессовестно разглядывая, как я, повернувшись к ней спиной, натягиваю трусы, а затем — брюки. И вдруг спросила, хихикнув:

— Вы всегда спите нагишом? Без ничего?

Я не нашелся ответить сразу. Обернулся к ней. И не успел.

— Родинка!

Я подавился готовыми вырваться словами.

— Родинка! — еще раз радостно воскликнула она, бросила швабру и, подбежав, ткнула пальцем мне в грудь. — Красная, круглая и под правым соском.

Я невольно глянул вниз. Она тут же убрала палец.

— Да, родинка. Что из того?

— У меня такая же!

Прежде, чем я успел что-нибудь предпринять, она рывком стащила с себя футболку. Лифчика под ней не было. И я увидел под округлой девичьей грудью красную выпуклую родинку. Невольно сглотнул.

— Смотри, у тебя она под правой грудью, у меня — под левой. Как и должно быть. Если мы сейчас…

Она вдруг легонько толкнула меня, и я, не устояв, рухнул на койку. В следующий миг она шлепнулась на меня сверху — грудь к груди. Я увидел прямо перед собой большие синие глаза, сверкающие медным блеском пряди волос и россыпь маленьких веснушек на румяных щеках… На мне словно двести двадцать закоротило. Хорошо, что успел надеть брюки…

Сжав зубы, я схватил ее за худенькие плечики и решительно снял с себя. Поставил на пол. Она смотрела обиженно. Сколько ей? От силы шестнадцать… Не хватало еще вляпаться здесь в совращение несовершеннолетних.

— Тебя как зовут?

— Евдокия.

— Дуня, значит.

— Евдокия! — насупилась она.

— Пусть так. Ты почему, Евдокия, бросаешься на людей?

— Ничего я не бросаюсь, — заторопилась она. — А просто хотела показать, что если мы… Ну, соприкоснемся… то наши родинки придутся одна против другой…

— Ну и что?

— Какой ты!

Глаза ее налились влагой. Но меня слезами трудно пронять. С этими козочками надо построже.

— Вот что, — я поднял с пола швабру. — Ты пришла сюда убирать, так займись. А у меня дела.

— Я не уборщица.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Этой шваброй дедушка на ночь двери запирает. А то тут один ночевал до тебя, ночью ему что-то привиделось… Он с испугу выскочил на лестницу и покатился… Руку сломал, — она помолчала и добавила мстительно: — Надо было, чтоб ты выскочил! И шею себе сломал. Вот! — она показала язык и, вывернувшись, выбежала из комнаты.

Я сел на койку со шваброй в руках. Командировка и на самом деле получалась дурацкая…

— Вы не ночевали в гостинице!

— Так точно!

Администратор смотрела на меня с осуждением. Рыхлое, расплывшееся лицо с глазами-щелочками. Наверное, сидит здесь еще с советских времен, когда номера командированным доставались по блату или через подношение. Времена ушли, а привычка командовать осталась. И я добавил:

— Следующую ночь я тоже проведу не здесь.

Лицо ее посерело от такой наглости. Но, видимо, она тоже вспомнила о новых временах. И вместо грозной тирады я услышал жалкое:

— Зачем вам тогда номер?

— Чтобы спать днем.

Оставив ее пережевывать услышанное, я забрал ключ и поднялся к себе. Как ни странно, но горячая вода в душе была, и я с удовольствием вымылся. Затем спустился в буфет позавтракать. Ассортимент закусок здесь был бедноват, но мы народ неприхотливый. И не такое случалось…

Снова поднявшись номер, я развалился на покрывале не тронутой койки, раздумывая, как убить время до вечера. Нет ничего более тоскливого, чем решать эту проблему в маленьком провинциальном городишке. Днем здесь работают, вечером спешат по домам к семьям, и после девяти в большинстве окон уже гаснет свет. Здесь ничего и никогда не происходит. Глухомань…