Анатолий Дроздов - Изумруд Люцифера

— Слепцы, немые псы, продажные души, торгующие справедливостью, отпускающие грехи богатому и проклинающие бедняка; — вновь глухо стал читать старик, и Пьер-Роже с Рамоном притихли, в который раз слушая горькие строки из послания католического папы, проклинающего своих служителей, — они не соблюдают церковных законов, накапливают сокровища, доверяют звание священника людям недостойным, имеют кошелек вместо сердца и вызывают насмешки мирян…

Старик умолк и твердо глянул в глаза молодого рыцаря:

— Я не разрешаю тебе, Пьер-Роже де Белисенн де Марпуа, идти в лагерь Юга дез Орси. Ты погибнешь со своими людьми, не добившись цели, и оставишь Добрых Людей в замке беззащитными. Но даже если вам и удастся убить Господних псов, папа пришлет других. И эти заставят страну Ок захлебнуться в собственной крови. Они пришли в наш край сорок лет назад, воспользовавшись убийством папского легата Кастельно, хотя до сих пор никто не знает, кто его убил. Им нужен был casus belli, повод к войне, и они его нашли. Они враги и жаждут нашей смерти, но мы не должны давать им нового повода. Мы не победим, убивая. Их слишком много. Верой своей и духом мы сильнее их, и только в этом наша победа.

— Как скажете, Совершенный, — рыцарь склонил голову.

— Называй меня Бертраном, — тихо сказал старик. — В этом замке больше нет Совершенных, Верующих и Сочувствующих. Все, кто претерпел за веру в Монсегюре, совершенны перед Богом. А теперь давайте пригласим гостя. Он заждался…

Человек, представший спустя несколько мгновений перед тремя вождями Монсегюра был маленького роста и весь будто слепленный из шаров разной величины. На двух больших шарах туловища был пристроен сверху маленький кочан головы, который беспрестанно колыхался взад-вперед. Подкатившись к столу, человек преклонил колени и, встав, поднял голову. На его круглом, как лепешка, лице сияла подобострастная улыбка.

— Меня зовут Эскот де Бэлькэр, — заторопился он, поймав взглядом разрешающий жест Бертрана, — мой сюзерен, благородный Раймон д'Аниор, прислал меня, чтобы сказать, что ваше беспримерное сопротивление папистам зажгло мужеством сердца людей нашего края, и они склоняют головы перед вашей храбростью и силой духа.

— Поблагодари Раймона за добрые слова, — радостно отозвался Рамон, — как здоровье моего шурина и его детей?

— Все, слава Богу, здоровы, и желают того же вам! — склонил голову гость.

— Быстро же оправился от бед ваш сюзерен! — Пьер-Роже смотрел на пришельца в упор. — Насколько я помню, его осудили за катарскую ересь к пожизненному заключению и конфискации земель. А потом вдруг выпустили из заточения и все земли вернули. Ведь так? И чего это он, раскаявшийся грешник, вдруг вспомнил о Добрых Людях?

— Ты не вежлив, зять! — Рамон стукнул ладонью по столу. — Тысячи Добрых Людей прошли через инквизиторские застенки, и не вина тех, кто не смог претерпеть страданий, особенно мук близких… Мой шурин — достойный человек! Ты не имеешь права его осуждать!

— Я только спросил! — рыцарь скрестил руки на груди, и ироничная улыбка коснулась его обветренных губах.

— Мой сюзерен сердцем остался с Добрыми Людьми, — поклонился Эскот, — душа его болит за невольное отступничество, поэтому он и прислал меня помочь.

— Чем это? — спросил рыцарь.

— Сюзерен недавно тайно встречался с графом Тулузским, и тот клятвенно заверил его, что не позднее Пасхи придет к Монсегюру и снимет осаду.

— Хвала Богу! — воскликнул Рамон.

Пьер-Роже с сомнением покачал головой:

— Тулузский любит раздавать обещания. Его отец двадцать лет метался от папы к Добрым Людям и обратно, но хоть был мужчиной и воином. А сыном командует теща, Бланка Кастильская, мать «доброго» Людовика, который восьмой месяц мучит нас голодом и забрасывает камнями. Она сказала: «Гидре надо отрезать голову!», имея в виду Добрых Людей, и слово держит твердо. Может быть, граф и пообещал, но мы будем последними дураками, если согласимся поверить его словам. Тебе не стоило приходить сюда с этой новостью, вассал д'Аниора.

— Как ты смеешь так говорить при своем сюзерене и тесте! — Рамон в негодовании вскочил со скамьи, лицо его запылало ярче факела. — Раймон Тулузский — достойный правитель своей земли, и мы не имеем права судить его. Он доказал верность своему народу, всячески ограничивая ретивость инквизиторов!

— Ограничили их мои сержанты в Авиньоне. Ровно на длину головы. А Раймон после этого писал покаянные письма папе, обещая найти и покарать убийц. — Пьер-Роже тоже встал, и сразу стало видно, насколько он выше и сильнее тестя. — Да, я непочтителен. И я останусь таким по отношению к предателям и трусам. Вы мой сюзерен и владелец Монсегюра, и вправе найти себе другого коменданта…