Екатерина Дружинина - Метка

– Он, – я пихнула ей визитку. – Что я – шлюха.

Услышав последнюю реплику, Ирка фыркнула. Посмотрев на визитку, не поверила:

– Экстрасенс?

– Угу.

– Александр.

– Да.

– Шарлатан, – подытожила Ирка. – А почему шлюха?

– А ты не видишь? – я страдальчески показала на свою одежду. Просто злой рок какой-то: вчера – пальто и туфли новые, сегодня – блузка с бельём… Сама виновата. – Ир, я притягиваю неприятности! – пожаловалась я.

– Просто иногда надо мозги включать, – сердито заметила подруга. Потом задумалась и спросила: – А чего соскочила-то?

– Убили там. Девушку какую-то.

Снова тишина. Только всхлипывания мои да звон бокалов с недопитым чаем, которые Ирка безжалостно сослала в раковину. Их место заняли стопки и непочатая бутылка бруньки.

– Мы ж вроде вчера почти всё выпили, – переключилась я, постепенно успокаиваясь. Чего теперь реветь-то? Что сделано, то сделано. А самогон Иркиной бабули лучше любой микстуры раны душевные зализывает. Поэтому один только вид запотевшей бутылки с красной жидкостью (брунька настаивается на калине) срабатывает успокаивающе.

– Всё да не всё, – передразнила Ирка. – С тобой годовой запас самогона нужен. Ну, что молчишь? Выкладывай!

Я улыбнулась, счастливая от того, что в моей непутёвой жизни есть такая вот Ирка. Мы чокнулись, выпили, и я, морщась, заявила:

– Ирка, я тебя люблю!

Зима, двадцать четыре года назад.

Вьюжила метель, злилась. Не хотела, чтобы Николашка на свет рождался. Да только Ольге не до ворчаний её было – боль так и рвёт изнутри, кровушка по сосудам мается, в ткани изливается и на стол акушерский убегает. Где же она, головка-то? Уж нет сил больше, пора бы… Санитарка по взмокшим волосам гладит иногда урывками – сочувствует. Лучше б воды дала.

Поднатужилась Ольга из последних сил, закричала. Руки в кулаки от боли так сжала, что костяшки побелели. И сразу легче стало… Мысли в голове, словно звери дикие, заметались. Не уж-то отмучилась? А Коленька? Почему не плачет, о рождении своём миру не хвастает?

Попыталась Ольга встать, чтобы на сыночка взглянуть, да только врачи строгие не пустили, зашивать начали. Прямо так, на живую. Пусть шьют, что угодно пусть делают, лишь бы Коленька здоровеньким был! Ведь за грехи платить надо, а она грешна, хоть и не виновата ни в чём. И вьюга пусть метели свои сколько угодно прядёт, по миру носится. Не боится её Ольга. Ничего уже не боится, потому что вот он, самый желанный миг – заплакал Николашка, закричал голоском тоненьким. Громко, заливисто, на радость матери. Отлегло от сердца женского, и потекли по щекам слёзы ручьями горячими. Не от боли теперь – от счастья долгожданного, её и чужой кровью выкупленного.

Коленька сладко посапывал во сне. Ольга рядышком с кроваткой сидела и любовалась на сыночка. Пухленькие щёчки, сжатые в кулачок ручки, пяточки… Маленький ангелочек её Коленька, вот кто. Как же раньше она жила? Без него? Даже сейчас так и зацеловала бы и пяточки, и щёчки, и попочку… Только спит Николашка, да и ей пора.

Встала Ольга, потихонечку к дивану пошла. А сынишка вдруг зашевелился недовольно, плакать собрался. Ольга к сыну метнулась, кроватку качать принялась и колыбельную напевать вполголоса:

Вдруг в окно Колиной спальни стукнулась синичка. Точно синичка, потому что сосед недавно кормушку смастерил, на балконе повесил, и синицы теперь у дома стайками кружат. Сжалось сердце Ольгино от предчувствия нехорошего – дурной это знак, когда птицы в окна врезаются. Но быстро все сомнения прочь отогнала, ведь не со зла она тогда, не хотела… Геннадий сам напросился, а она сына, не рождённого, защищала. А если и виновата, то ей за грех отвечать, а не Коленьке. А птицы… Пусть летают, ерунда это всё, ведь она Колю своего в обиду не даст, от любой напасти убережёт.

Утром меня разбудил звонок следователя. К десяти я должна была явиться в отделение для дачи показаний. Вот гадость! Я еле глаза разлепила. На час у меня заказана газель для переезда, в шесть – встреча с Игорем. Какое следствие? И так день сумасшедший намечается. И на работу завтра. И смс-ка счастья заблудилась… Благо, Ирка выручила, денег одолжила.