Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов [СИ]

— А дальше?

— А дальше будет нужно много оружия, очень много, а для этого потребуется три вещи: образование — наука — промышленость, — рассказывал Бердяев. — И главное, всё нужно будет делать одновременно, времени у вас не будет.

— Они ж мне не позволят это сделать.

— Абсолютно верно, а вы говорите, что неспособный, — смеялся Сорокин. — Конечно, не позволят, они не дураки, да вот только индустриализацию они сами начнут, чтобы Троцкого свалить, и свалят, поверьте нам, без вас свалят, а вот как свалят, так уж вы тут не теряйтесь, начинайте и их выводить. Сначала главных самых, Бухарина, Рыкова, Тухачевского, а потом и всех мелких к ногтю подводите. А пока они Троцкого валят, вы людей-человеков на ключевые позиции в партии ставьте. Они в запале борьбы и не обратят на то внимания.

— А уж как почувствуете силу, сметайте их всех и быстро, — снова заговорил Бердяев.

— И беспощадно, — добавил Сорокин, — они нас никогда не щадили.

Сталин стоял ошарашенный и пытался курить незажжённую трубку:

— Легко у вас всё, — наконец произнёс он, — говорят, что писали на бумаге, да забыли про овраги.

— Мы теоретики, а про овраги вам, практикам думать, — заявил Вернадский.

— Понятно, — Сталин, наконец, раскурил трубку.

— Кстати, как начнёте очищать страну, очищайте сразу во всех направлениях, начинайте с армии и партии, но и госаппарат не забывайте, — сказал Бердяев.

— Ничего не забывайте, ни науку, ни промышленность. Вообще никого не забывайте. Ведь они везде, — добавил Вернадский.

— И имейте ввиду, — заговорил Бердяев, — как только вы начнёте освобождать страну от ящеров, сразу пойдёт отсчёт.

— Какой ещё отсчёт? — спросил Сталин.

— Отсчёт времени до войны.

— До какой войны? — снова интересовался Иосиф Виссарионович.

— До большой войны, — продолжал Бердяев. — Мы не знаем, кто на нас нападёт, но знаем, что устроят нам войну англосаксонские ящеры.

— Как всегда, англосаксы, — задумчиво произнёс Сталин.

— Как всегда, они. Так, что оружие нам понадобится много, — произнёс Сорокин. — Товарищ Сталин, вы должны быть готовы, к этой войне, надрывает жилы, но постройте заводы. Нам нужны тысячи заводов.

— Да как я смогу это сделать, тут и сам Ленин бы не справился, — не верил товарищ Сталин в свои силы. — Может Иван Четвёртый или Пётр смогли бы, но не я, я не такой как они.

— Верно, вы не такой. Совсем не такой, — сказал Вернадский. — Иван был как полноводная река, прорубал себе русло, тек, искал себе путь. И сметал всё по молодости, когда сил хватало. А вот Пётр был не такой, он был пламень. Сам горел и людей вокруг зажигал, верили в него и горели с ним вместе.

— А я не река и не огонь, — сурово сказал Иосиф Виссарионович.

— Верно, — согласился Вернадский, — вы гидравлический пресс.

— Точно-точно, — оживился Бердяев, — верно вас Володя охарактеризовал, в самую точку. Вы пресс. Так и давите их гадов. Методично и последовательно. И готовьтесь к большой войне, вы должны победить иначе нас истребят, просто в назидание другим. Чтоб неповадно было руку поднимать на хозяев Земли. Истребят вместе с детьми. Всех до единого.

Было уже темно, стояла ночь, и дождь не утихал. Сталин шёл по Дворцовой набережной, промокший, задумчивый и с потухшей трубкой.

У перехода к Зимней канавке его ждал товарищ Андреев. Тоже промокший:

— Ну, что они вам сказал, Иосиф Виссарионович?

Сталин взглянул на него, чуть улыбаясь и сказал:

— Рассказали мне кое-что о гидравлических прессах. А что вы знаете о гидравлических прессах, товарищ Андреев?

Андреев не ответил, задумался.

Проводник вагона, в котором ехала Ракель Самуиловна знал, что у неё билет только до Ярославля. Но то ли забыл её высадить, то ли не хотел лишний раз с ней общаться. А на место её никто не претендовал, так и поехала она дальше. Сидела, грела в ладони рюмку с глотком самогона и слушала рассказы дядьки Андрея Кондратовича и про партизанские времена, и про сложные таёжные промыслы. Старалась не плакать, чтобы не огорчать хорошего человека. Кивала понимающе. А к ночи прилегла на баул и заснула тихонько. А дядьке Андрею сон не шёл совсем, он накрыл Елену своим стареньким дореволюционным армяком и сидел напротив, не спал, чадил своей едкой самокруткой, глядел в темноту окна, утра ждал.

Так и просидел он почти всю ночь, не зная, что на станции Буй в поезд подсели два человека. Один высокий и сильный, видно, что из новых, из товарищей. Правая рука у него была забинтована, а лицо злое. Второй был смурной, кислый, такой, что, будь его воля, то и не садился бы он на этот поезд. Век бы его не видел. Но своей воли у него не было, и он от того страдал душой, или боязно ему было.