Роман Афанасьев: Проклятие Оркнейского Левиафана [СИ]

— Вместе? — гаркнул Никлас, глядя в бушующие волны в десятке ярдов под ним.

— До самого конца! — откликнулся Томас Маккензи.

Они одновременно оттолкнулись от задравшегося борта Левиафана и прыгнули навстречу волнам.

Едва их ноги оторвались от борта, корабль, словно чувствуя, что все люди его покинули, издал громкий протяжный вздох и взорвался изнутри, выпуская всю мощь лопнувших паровых котлов. Взрыв разломил корабль пополам, ударная волна прошлась по палубе, взметая в воздух надстройки, трапы, оставшиеся шлюпки, ударила в спины парящим над бортом товарищам.

И швырнула их в бурлящие лазурные волны.

Потолок подземного хода был укреплен лишь старыми занозистыми досками, кое‑как прибитыми к хлипким деревянным столбам. Песок сочился сквозь щели в досках тоненькими струйками и собирался на полу в мелкие волны. Здесь было темно — весь ход освещал единственный масляный фонарь, подвешенный к потолку. Он отчаянно чадил, и в полутьме было жарко и невыносимо душно.

И все же, работа по–прежнему кипела — тощий оборванец, завернутый в грязное тряпье, методично махал кайлом, вгрызаясь в каменную кладку стены, преградившую путь. Старые кирпичи из обожженной глины, украшенные таинственными знаками, были не слишком прочными. Железное острие вгрызалось в них, вырывая из стройных рядов целые куски и швыряя их на утоптанный пол. Оборванец — смуглый и жилистый, как и все представители его народа, был необычно тих и сосредоточен. Он тихонько сопел, поглядывал по сторонам и порой, остановив работу, молитвенно складывал перед собой ладони и что‑то шептал извиняющимся тоном. Но после опять принимался за работу.

Один из ударов оказался так силен, что пробил стену насквозь. Кайло нырнуло в пустоту, и человек испуганно вскрикнул, чуть не выпустив из рук свое орудие.

Тяжело дыша, он потянул орудие назад, зацепил острым краем соседние кирпичи, дернул, и они с грохот посыпались на пол, открывая черный проем в стене. Из него потянуло холодом, а запах плесени смешался со сладковатым привкусом разложения.

Старатель опустил свое орудие и со страхом взглянул на черную дыру. Свободной рукой он сделал странный знак, отгонял что‑то невидимое и снова тихо забормотал. Потом, оглянувшись по сторонам и облизнув пересохшие губы, снял со стены фонарь и нагнулся к пролому.

Он был довольно узок, человек мог протиснуться в него, лишь встав на колени. Старатель так и поступил — аккуратно опустился на пол, выставил перед собой руку с фонарем и очень осторожно двинулся вперед. Рука с фонарем и голова исчезли в дыре, левое плечо уперлось в разбитую кладку и старатель замер.

Внутри было темно. Мутный свет фонаря канул в бесконечную темноту, намекая на то, что открывшееся помещение очень велико. Старатель поднял фонарь повыше, повернул его, надеясь осветить ближайшую стену, чтобы оценить размеры комнаты, и замер. Зыбкий свет фонаря выхватил из темноты черный камень. Большой черный камень, уходивший ввысь, к невидимому в темноте потолку. Оборванец засопел, заворочался в проеме, стараясь протиснуться чуть дальше. Свет фонаря заплясал по камню, и его гладкая черная поверхность вдруг вспыхнула тысячей синих искр. Рука старателя дрогнула, светлое пятно поползло вверх, освещая мускулистые ноги из черного камня, каменную мантию, руки сложенные на груди и — огромную голову хищной птицы, разместившейся на каменных плечах человеческого тела.

Старатель на секунду замер, разглядывая силуэт огромной головы, потом жалобно всхлипнул, уронил фонарь и рванулся назад что было сил.

Выскочив из дыры, как пробка из бутылки, паренек развернулся, вскочил на ноги и, пригибаясь, помчался по темному ходу к далекому светлому пятну — выходу.

На ходу он бормотал то ли молитву, то ли проклятие, и отчаянно хватался за круглый камешек, свисавший с его шеи на потертом кожаном ремешке.

У самого выхода он запнулся, упал на колени, и на четвереньках выполз из тайного хода, разгребая волны горячего песка, скопившиеся у входа.

Яркое солнце сияло в ослепительно голубом небе пустыни. Огненный шар уже клонился к закату, к высоким песчаным холмам, но его света еще хватало, чтобы осветить крохотный лагерь, разбитый между двумя высокими дюнами.

Пять палаток из белого, выцветшего брезента, повозки, лошади, ослы, костры, веревки с бельем, разбросанные на песке тряпки с разложенными черепками и обломками — вот что представлял собой лагерь, разбитый у ряда песчаных дюн, выглядевших слишком аккуратными, чтобы быть естественными. Именно к лагерю и бросился копатель, вопя во все горло.