Сергей Алексеев: Карагач. Книга вторая. Запах цветущего кедра

Теперь уже её разбирало любопытство — что могло так пахнуть? Какой-нибудь ранний цветок, размягчённая на солнце смола? Почему вчера она его не почувствовала? Она завернулась во вкладыш от спальника, подошла к ближайшим кедрам, долго принюхивалась, присматривалась, задрав голову, и решила, что запах этот исходит сверху: на макушках было что-то желтоватое, вроде гроздей мелких невзрачных бутончиков, с коих на хвою сыпалась пыльца. Она ещё не знала, что кедр цветёт, и, обнаружив это, как-то приятно восхитилась — конечно же! Такой тонкий и манящий аромат может издавать что-либо редкостное и необычное! И всё для того, чтобы приманить, завлечь того, кто сможет опылить, — насекомое, например... Вернётся Стас, надо загадать ему загадку. Впрочем, если он не услышал её зова, не поддался чарам, вряд ли и нюх у него есть. Ему, как всем мужчинам, кажется, что женщина любит ушами, поэтому и говорит слишком много слов, а она, женщина, живёт в мире запахов и любит носом. Поэтому и слова «обоняние» и «обаяние» почти одинаковы.

И тут её осенило: надо заставить Стаса забраться на кедр и сорвать эти цветы! Что-что, а уж каприз её он выполнит, и вообще, сегодня ему достанется...

Женя пошла к своему ложу и боковым зрением уловила нечто, нарушающее привычный рисунок близкой опушки леса. И то ли в ней прозвучало, то ли послышалось обронённое кем-то осуждающее слово:

— Срамота!

Негромко так, но внушительно, как внутренний голос.

Пожалуй, минуту Женя всматривалась в тёмно-зелёную, непроглядную кромку кедровника, но ничего не заметила. И всё-таки что-то заставило вернуться к столу под навесом, где оставался её спортивный костюм.

— И впрямь срамота, — согласилась она. — Нудистский пляж тут устроила...

Успела надеть брюки и только взяла куртку, как прямо перед собой, на опушке, отчётливо увидела силуэт высоченного человека, мелькнувшего между деревьев.

— Эй, кто там? — спросила негромко и села, ощутив слабость в ногах.

Они возникли на фоне тёмного кедровника, словно проявились на фотобумаге: сначала обозначились контуры двух фигур — один чуть ли не саженного роста, другой короткий, кряжистый, длиннорукий, — и лишь потом отрисовались лица, одежда и прочие мелкие детали. Высокий был каким-то умиротворённым, золотобородым и длиннолицым, с косичкой, выглядел молодо, лет на тридцать, и более напоминал святого с иконы; низкий же, напротив, был много старше и походил на замшелого лешего — пегая борода веником, такие же волосья до плеч, нос крючком, да ещё при этом стриг чёрными, прищуренными глазами из-под низких бровей и надвинутой на лоб бесформенной шапки. Страшный и смешной одновременно! Вообще вид незнакомцев сразу ей показался ненастоящим, поскольку оба выглядели ряжеными и потешными: длиннополые синие рубахи под поясами, у каждого на животе по ножу в ножнах, а на плечах — безрукавные кожаные распашонки, отороченные по вороту и полам тёмными соболями. Не обыденные и до смешного богатые, должно быть, одеяния!

Иконописный детина смущённо приблизился к столу, встал перед Женей, как-то театрально стащил суконную с соболиной оторочкой шапку и потупил свои постнические, но выразительные очи. Вероятно, это был некий торжественный момент, что-то сказать хотел, но вызывал лишь улыбку, поскольку слишком уж неожиданной и забавной была его причёска — светлые волосы зализаны спереди, чем-то намазаны и туго завязаны широким кожаным ремешком. В сочетании с прочим одеянием — эдакий поп, или, точнее, попище!

Его пегий спутник поспешно обогнул стан геологов, пострелял взором и, убедившись, что поблизости никого нет, зашёл к Жене сзади.

— Здорово были, красавица! — поздоровался он громко, надтреснуто и грубовато, словно понуждая Женю оглянуться.

Она не оглянулась: смешной ряженый детина словно приворожил взгляд своим иконописным образом.

— Дак что, Прокопий, — спросили за спиной насмешливо и как-то угрожающе, — по нраву ли тебе отроковица?

Саженный малый на секунду поднял взор, ничего не сказал и вновь опустил выпуклые веки. Его золотистая, окладистая борода искрилась на солнце, и Женя ощутила совсем уж неуместное и шкодливое желание её погладить, как гладят котёнка.

— Или не глянется товар? — поторопил леший.

— По нраву-то по нраву... — медленно и натруженно выдавил молодец. — Да осрамилась...

— А кто позрел-то? — ухмыльнулся леший. — Никого нету!

— Я и позрел...

— Дак тебе позволительно! И старики велели нагую взять!

Читать дальше