Сергей Алексеев - Карагач. Книга вторая. Запах цветущего кедра

Вячеслав угадал это и прыгать не хотел, напротив — пытался сохранить равновесие, но застывшие руки онемели, утратили цепкость, да ещё в этот момент машину тряхнуло, его стянуло к колесу, а там попросту сдуло с осевой трапеции. Он полетел вслепую, спиной вниз, не знал:, сколько под ним высоты, но всё же успел перевернуться и сгруппироваться. Земля оказалась близко, Колюжный рухнул на четвереньки, отбил руки, пальцы ног и сильно ударился лицом, а ещё хряснула шея и в глазах замерцали искры.

Он вскочил, отплевался и ощутил, как немеет разбитый нос и течёт кровь. Завернув майку, кое-как он протёр глаза и ничего не увидел: ветра в кедровнике почти не было, туча пепла зависла на месте, как после извержения вулкана, и он напрочь потерял ориентацию. Даже не понял, в какую сторону ушёл вертолёт, поскольку в ушах после свиста воздуха и лопастей шумело, как в пустой бочке.

Колюжный посидел некоторое время на корточках, отогреваясь на земле и зажимая кровоточащий нос. Пепел оседал, как новогодний снег, крупными хлопьями, и, когда чуть просветлело, он разглядел впереди смутный простор поймы. С трёх других сторон медленно проступал ближний тёмный хвойный горизонт. И тут из серых пепельных сумерек выскочил кавказец. Выросший в зоопарке, Вячеслав помнил, как вести себя в присутствии хищников, и не шевельнулся. Пёс молча обнюхал его, особенно обувь, и поднятая на загривке шерсть улеглась.

— Где люди? — спросил Колюжный. — Ты здесь один?

Кавказец потерял интерес и поплёлся назад.

Когда Вячеслав вышел из уцелевших лагерных ворот, наконец-то потянуло свежим воздухом, пыль понесло на цветущий кедровник, окрашивая золото в серый цвет. И только тут он увидел то, чего не разглядел с высоты птичьего полёта: на стане, вокруг кострища, среди разбросанных вещей в разных позах лежали на земле три женщины. А чуть поодаль, за опрокинутым обласом, — лохматый и бородатый мужик. Все серые, запорошенные пеплом, с неподвижными распухшими лицами, как утопленники, однако надо всеми вились насекомые и сосали кровь.

Значит, живые...

Кавказец лежал возле кострища, равнодушный ко всему, что происходит.

Сашеньку Колюжный узнал только по наголо стриженной голове и розовому плащику, склонился, смёл комаров и пепел — точно, супруга Бурнашова! Вместо лица у нежного создания оказалась затвердевшая гипсовая маска, в уголках вспухших губ запеклась кровь. А из приоткрытого рта опять несло водочным перегаром. Он легонько похлопал её по щекам — Сашенька скорчила недовольную гримасу и ругнулась матом.

Остальных Колюжный и будить не пытался, поскольку Евдокии Сысоевой среди них не было. Бородатый пожилой мужик тоже оказался незнакомым, а вот разбросанные по земле походные вещи были выпущены его фабрикой спортивного снаряжения и в разное время подарены Рассохину! В том числе фирменный камуфлированный рюкзак и спальный мешок.

То есть Станислав Иванович был где-то здесь! А если среди пьяных женщин нет главной угонщицы, Евдокии, и нигде поблизости — геликоптера, значит, они вместе с Рассохиным улетели спасать тонущих.

Он ещё раз осмотрел спящих, осторожно перенёс их на развёрнутый спальный мешок и воздвиг над ними противомоскитный полог. И случайно наткнулся на модельные туфли с обломанными каблуками. Все женщины оказались обутыми: кто в сапожки, кто в берцы и кроссовки — да всякая иная обувь в тайге и не годилась, — а тут лаковые изящные царские черевички, только безжалостно убитые и растерзанные.

В это время вертолёт приземлился в сгоревшем посёлке и выключил двигатели. Что там происходило, можно было догадываться по громким хрипящим звукам насосов-«лягушек»: накачивали резиновые лодки, готовились переправляться через Карагач. Значит, скоро будут здесь.

Колюжный наскоро обежал лагерное пепелище, затем прилегающую к нему местность и наткнулся на то, что принял за ходячую изгородь. Два обессилевших мужика в рваных одеждах ползли на коленях в сторону сотлевшего лагерного забора, волоча на спинах берёзовые жерди. Зрелище казалось странным, пока он не разглядел, что руки их прикручены к этим берёзам и мужики, по сути, ходячие распятья. Глаза уже безумные, вместо речи — бессвязные звуки.

Спрашивать, кто они и за что их привязали к жердям, было некогда: где-то на Карагаче затарахтели два лодочных мотора. Ножа, чтобы разрезать сыромятные ремни, не было, а узлы на посиневших руках затянулись так, что он и зубами расслабить бы их не смог. К тому же мужик не давал — дёргался, хрипел и пытался вырвать жердь из рук. А тут ещё прибежал пёс и начал злобно лаять на распятого.