Сергей Алексеев: Карагач. Книга вторая. Запах цветущего кедра

Гохман выдернул топор и принялся крушить березняк. Стас брёл за ним следом, испытывая редкостное состояние какой-то невесомости мыслей — ни одной толковой не приходило. С немецкой аккуратностью участковый расчистил площадку в полгектара, хотя на Гнилой Прорве после пожара и без того можно было садиться где угодно.

— Эх, обещал жене на кладбище сходить! — вспомнил он. — Чую, будет мне дома Сталинград! Она и так из-за этих голых амазонок меня на Карагач не пускает. Слух-то разнёсся ... А узнает, что тебе не помог, — всё, труба. Ты же для неё — икона. Память юности! И что у баб на уме? Раз с ней потанцевали — всю жизнь помнит.

Вода в Карагаче резко пошла на прибыль: так бывало, когда в гористых верховьях начинал обильно таять снег, а где-нибудь на заломе вставал ледовый затор. Вчера ещё наполовину вытащенная на сухое лодка теперь болталась на цепи в сажени от берега. Участковый поднял отвороты голенищ сапог, осторожно забрёл и положил вещи.

— Нынче посёлок зальёт, — сказал он определённо. — Вон как вода попёрла... Так что не высидишь на Гнилой.

Рассохин молчал, безнадёжно озирая пустынный берег. Участковый разозлился, выдернул ломик с цепью, с грохотом бросил на дно и запустил мотор.

— Сдаваться на милость не советую! — прокричал он. — Нынче слова такого не знают!

Включил скорость и неэкономно, нерачительно дал полный газ.

Стас побродил по берегу, слушая удаляющийся вой мотора, и тут показалось — Гохман возвращается. Почти исчезнувший характерный звук стал приближаться: верно, забыл сказать что-то важное. Однако из старицы напротив вдруг выскочила дюралька! Видно, услышали и решили проверить, что за движение началось на Гнилой Прорве. За румпелем маячила одинокая мужская фигура. Рассохин стоял на обрыве, не скрываясь, и лодка, выписав круг под самым берегом, унеслась обратно: убедились, что он на месте. То есть его пребывание здесь Матёрая всё-таки контролировала, не исключено, что за ним наблюдали откуда-нибудь из залитых прибрежных кустов. Правда, что происходит на другой стороне, разглядеть было трудновато, мешали береговой вал и заросли; если что и видели, так дым от костра или когда Стас ходил по самой кромке либо спускался к воде. Однако н течение этих двух дней амазонки никак не проявлялись: то ли совещались, что делать, то ли что-то выжидали. Впрочем, Рассохину на них уже было наплевать, иногда, одержимый своими мыслями, он забывал о соседстве, пока его не начинало раздражать ночное их мычание.

Когда на Карагаче всё стихло, а от невыносимости ожидания стало тошно, он вспомнил, что тоже ещё не бывал на кладбище: где-то там похоронили Репу. Всё заросло после пожара и высокого паводка, улицы определить можно лишь по колеям, да и то не понять, которая и куда ведёт. На поселковый погост когда-то существовала дорога, хотя из-за вечной распутицы покойников таскали на руках или возили на трелёвочниках за полкилометра от посёлка — там было самое сухое место, древняя дюна, выступающая из болотистой равнины. Он вспомнил примету: мимо могилок тянулась электролиния на лесопилку. Высмотрел обгорелые столбы с упавшими проводами и пошёл по ним, как по компасу.

И, очутившись на лесистом холме, вдруг подумал, что это самое подходящее место, чтоб жить, но уже раз и навсегда занятое мертвецами. Песчаный бархан не тронули ни ветра, ни нынешние ползучие болота, и даже пожар обошёл стороной, отыскав лучшую пищу — терриконы прелого горбыля возле пилорамы. Молодой сосновый бор на погосте лишь по краям прихватило огнём, и то не насмерть, только кора обуглилась, и сейчас солнце пробивало частокол золотистых взрослеющих деревьев. И кругом мох — на земле, могилах, крестах и оградках, кособоких, но ещё стоящих, брусника цветёт да ветерок пошумливает в кронах.

Стас побродил по кладбищу, пощупал ногами мох в подозрительно выпирающих местах, попробовал прочитать надписи на крестах и ржавых тумбах со звёздами — и тут всё стёрлось. И вдруг наткнулся на высокий, голубоватый от лишайника и грубовато обработанный камень — ни креста, ни звезды, зато стальными скобами пришпилен геологический молоток и медный горный компас! Ещё не очистив надпись, угадал — здесь и лежит Репа, погибший на рыбалке!

Достал нож, соскоблил звёздчатый лишайник с имени и ещё ниже — с эпитафии. Должно быть, тесали камень, резали буквы и сочиняли мужики из отряда, скорее, все вместе, ибо это напоминало буриме, а орудовал долотом Галя. Только он отличался рукоделием, вязал на спицах, точил из яшмы кабошоны, письменные приборы и прочие безделушки.