Том Светерлич - Завтра вновь и вновь [litres]

– Послушай, Господь меня изменил, – уверяет Тимоти.

– Ты связан со всеми этими смертями, – говорю я. – Пытаешься убедить нас, что ты изменился, пытаешься убедить в этом самого себя, но на самом деле просто хочешь ее увезти и держать там. Взгляни на себя. Ты в отчаянии. Ты не выглядишь человеком, нашедшим покой.

– Я никогда и не искал покоя, – отвечает Тимоти. – Каждый день я живу с тяжким грузом всего, что совершил. Я никогда не обрету покоя, но обрел благодать. И хочу заслужить милость Бога.

– Милость дарует не Бог, – говорит Альбион. – Только мы можем помиловать.

Глаза Тимоти превратились в бездонные колодцы, лицо осунулось. Он чуть ниже Альбион и выглядит просителем рядом с королевой.

– Пусть Доминик отдохнет, – говорит Альбион. – Тимоти, нам нужно поговорить. Надо все подготовить.

Тимоти делает мне укол из новой ампулы. Альбион целует меня в лоб, в глаза и губы. Я чувствую, как тело немеет от лекарства, душа словно проваливается во мрак земли, чтобы там уснуть. В ушах гудит, словно звенят колокола, я пытаюсь расслышать, о чем разговаривают Альбион и Тимоти, поначалу они шепчутся, но потом начинают спорить на повышенных тонах. Я не могу различить слов, пытаюсь, но укол приглушает звуки, как заглушил и боль.

На висящем на бежевой стене телевизоре всегда включена одна программа, показывают японские фильмы ужасов, снова и снова крутят ролики с кровавыми несчастными случаями. Люди падают ничком, разбивая лицо, моторная лодка ломает ноги мужчине на водных лыжах, парню отрезает голову, когда он перекувырнулся через руль своего квадроцикла. Каждый вечер показывают марафон «Кнут и пряник».

Но главное событие каждого дня происходит в десять утра, когда медсестра Брианна развозит по этажу завтрак.

– Доброе утро! – окликает она пациентов в каждой палате, и ее хриплая болтовня раскатывается по коридору. У нее не хватает нижних передних зубов, вставные челюсти клацают, когда она спрашивает: – Оладьи или омлет, дорогуша?

Я уже знаю, что оладьи – единственный достойный вариант, потому как омлет резиновый и такой бананово-желтый, что кажется, будто и по вкусу похож на краску. Брианне нравится смотреть телевизор, и она несколько минут сидит у моей кровати под предлогом помощи с завтраком – отрывает крышки из фольги с апельсинового сока и кофе (и я благодарен ей за это, с моими руками это непросто), нарезает оладьи и сосиски. Она залипает у экрана и смеется, когда кто-нибудь получает увечья – танцовщицы падают и ломают шеи, дети выбивают себе зубы ходулями, – смеется до слез.

На второй день после того, как я прихожу в себя, Брианна сообщает, что я лежу здесь уже пять дней.

– Где здесь? – спрашиваю я.

– В больнице Святой Елизаветы в Янгстауне. Вы знаете, где это?

– В Огайо.

– А я думала, вы скажете «на небесах».

Я провел в больнице чуть больше месяца. Я лежу в отделении для незастрахованных, с бомжами, наркоманами и умалишенными, по трое или четверо в палате, в такой больнице я побывал не так давно, когда сидел на экстази. Но по сравнению с остальными пациентами я все же нахожусь в привилегированных условиях: администраторша сказала, что кто-то оплатил мою отдельную палату наличными. Удивительно, хотя Тимоти и говорил, что оплатит расходы на лечение. Когда администраторша спросила мое имя и номер страховки, я сказал, что не помню. Вероятно, здесь привыкли к таким ответам, судя по тому, что никто не стал меня дальше расспрашивать.

– Вы даете нам разрешение провести сканирование лица или поиск по базе ДНК?

– Нет, если в этом нет необходимости.

– Большинство людей этого не хотят, – сказала она. – Тогда в документах я просто на-пишу «мужчина, личность неизвестна, страховки нет».

– Именно так.

В полночь по телевизору рекламируют распродажу драгоценных камней, и я думаю об Альбион, вспоминая, как она стояла передо мной на куче кирпича, ее волосы развевались на ветру. Я уже не помню цвет ее глаз, но когда задумываюсь об этом, представляю их серыми, как предгрозовое небо.

А когда я наконец засыпаю, мне снится Ханна.

Доктора рассказывают о моем состоянии. Их трое, один в Бостоне, а двое в Мумбае, они вещают с экрана, установленного на вращающейся подставке. Кто-нибудь из них заглядывает ко мне как минимум через день, но поскольку веб-камера сместилась, врачи редко смотрят на меня, когда говорят.

– Тот, кто вас лечил, вероятно, спас вам жизнь, но оказал медвежью услугу, – говорит доктор – Аадеш.