Том Светерлич - Завтра вновь и вновь [litres]

В Окленде земля покрыта погребальными курганами – радиоактивный мусор из музеев и жилых домов сгребли бульдозером и похоронили под кучами химического песка. Здесь стоят грузовики и экскаваторы – видимо, сейчас ПЗО «Цеолит» занимается именно Оклендом. Я загружаю Архив, и за погребальными курганами вспыхивает ботанический сад Фиппса, викторианские теплицы из стали и стекла, сады и газоны. Здесь работала Тереза, я приходил из университета к ней в офис, и мы вместе обедали в кафе. Сейчас здесь пусто, лишь ядовитые барханы. Воняет горелой пластмассой.

Я иду по проторенным среди руин дорогам, скользким полоскам гравия, молочно-белым и сияющим под лунным светом. В Шейдисайд, до Уолнат-стрит, где умерла Тереза. Я накладываю на пейзаж Архив, и появляются бутики и распродажи на тротуарах, уличные столики в кафе. Новый слой – аромат жарящегося кофе и свежего хлеба. Новый слой. Gap, United Colors of Benetton, Banana Republic. Я нахожу магазин, в котором она погибла, «Кардс анлимитед», вижу футболки, на которые она смотрела, но ее здесь нет. Ее здесь нет. Я переключаюсь на время взрыва – вспышка света на западе, и все вокруг чернеет, тела вспыхивают в огне и съеживаются, превращаются в пепел, а потом исчезают. Во время ослепительной вспышки в витрине появляется отражение Терезы, лишь один миг я вижу ее лицо. Дома вспыхивают и исчезают. Остается один лишь пепел.

Я вдыхаю пепел.

Этот пепел… я не в Архиве. Я ползу на четвереньках, от дождя пепел превратился в слякоть. Я набираю полные пригоршни пепла. Это Тереза. Ее тело, тело нашего ребенка. Пепел – вот все, что от нее осталось.

В лунном свете руины выглядят как куски мрамора и лунная пыль, сломанные статуи и тени.

Я переключаю Архив на мгновение до ее смерти, на Уолнат-стрит, и долю секунды смотрю на отражение Терезы во время ослепительной вспышки.

Но на этот раз после вспышки и мимолетного отражения в витрине Тереза остается со мной, как будто ее не стирали, как будто я ее не терял. Она отворачивается от меня и смотрит на другую витрину. Нет ни пламени, ни пепла. Тротуары запружены богатыми покупателями, получившими новую жизнь – ведь они должны были умереть в огне, но огня нет. Это какой-то трюк Болвана? Очередная геоинсталляция с якобы не сгоревшим Питтсбургом? Стоит чудесный осенний день. Тереза вот-вот родит, и проходящие мимо женщины спрашивают, когда подойдет срок, говорят, что она прекрасно выглядит, и желают ей всего хорошего. Я хочу ее увидеть, обнять и почувствовать, как толкается наш малыш. Этого не может быть, никогда не было, это не она. Я следую за ней.

– Тереза? – говорю я, но она меня не слышит и не поворачивается.

Она идет по Белльфонте – боковой улочке, ведущей от Уолнат к нашей квартире. Новый слой – прохлада в тени дерева. Новый слой – где-то вдалеке жужжит газонокосилка, пахнет скошенной травой. Этого не может быть, такого никогда не существовало – бомба должна была взорваться пять минут назад, все вокруг должно сгореть. Но мы здесь. Мы здесь. Все неправильно.

– Тереза?

Я бегу к ней, кладу руку ей на плечо. Она оборачивается, но у нее нет лица, лишь серый расплывчатый овал, пустота. Я отскакиваю. Изображение исчезает, Архив отключается, превращаясь в светящуюся точку, а потом и вовсе пропадает, день сменяется ночью, опустошенным миром. Она привела меня домой.

Сломленная земля, дуга предрассветного неба – до зари осталось еще около часа, но черный купол горизонта уже сереет, а звезды бледнеют. Наш дом еще стоит, хотя западное крыло обрушилось, не то от взрыва, не то после многих лет запустения, но бо́льшая часть фасада уцелела. Ступени крыльца превратились в груду бетона и кирпича, покрылись землей и поросли бурьяном. Я пробираюсь по лужайке к входу, мимо греческих урн, где когда-то цвели пионы, по растрескавшемуся крыльцу в вестибюль. Я здесь. Черно-белые плиты пола стали однотонно темными, валяются покореженные латунные почтовые ящики и разбитое стекло. Диваны обуглились. Все вокруг блестит после дождя, протекающего сквозь дыры в крыше – лужи на полу и влажное дерево, вонючая сажа.

Я бегу наверх.

Я здесь.

Тереза, я здесь.

Квартира двести восемь.

Я открываю дверь, но больше нет никакой квартиры двести восемь. Задняя стена дома обрушилась, от квартиры двести восемь остались только несколько щепок из половиц и пропасть за обвалившимися кирпичами. Я смотрю вниз с обрыва, который когда-то был нашим домом. Ничего не осталось. Ничего.

Не знаю, что я надеялся найти.