Ася Михеева - Восьмой ангел

Цо, подняв брови, посмотрела на Михаила.

— У нее, поди, фамилия по мужу, — ответил тот.

— В смысле?

— Ну, подай запрос: поиск по девичьей фамилии. В куче культур женщина, вступая в брак, меняет фамилию. Наверняка в списках выживших детей она еще значится с другой фамилией. Что они там, всю жизнь теперь будут твоей помощи просить?

Цо пожала плечами и настучала запрос. Сутки спустя ответ пришел, усыпанный восклицательными знаками. Девичья фамилия Гели отыскалась, и Вацлав Гамба, триста лет проведший в списках без вести пропавших, наконец вернулся домой.

Михаил потихоньку разбирал свои записи, планшет дымился — в переносном смысле, конечно. На пятой пересадке им пришлось трое суток ждать попутного транспорта, они сняли микрономер на двоих — «для попутчиков без секса» — и долбили каждый по своим клавишам, прихлебывая местный напиток (назывался он кофе, но чем был фактически, Михаил бы не взялся судить).

— Что мне про доноров в доклад написать? — деловито спросила Цо.

— А они там точно нужны?.. Мы, во-первых, в них толком не разобрались, а во-вторых, как ты их к расследованию пристегнешь?

— Ну я обязана объяснить, почему население нас опасалось, опасалось — и вдруг резко за нас впряглось. Отчеты-то у нас не дураки читают.

— Тогда сейчас соображу, что мы знаем достоверно. Донорство станции Смоковетс — этносоциальная практика маркирования лиц, совершивших акт самопожертвования в интересах жителей станции…

— А тех, кто в процессе самопожертвования не выжил, наверное, не маркируют, а так в списки вводят, сразу телесно…

— Погоди, это догадки, а я пытаюсь собрать, что точно знаю. Э-э, …практика, поддерживаемая со времени катастрофы до настоящего момента с помощью коллективного ритуального принятия жертвы приоритетно защищаемой группой населения, в скобках — дети, значительно повышающая статус маркированного лица для информированных жителей станции. Как-то так.

— Да, ну и я напишу, что непосредственное осуществление ритуала не исследовалось, так как не входило в цели расследования. И всё, норм.

— Слушай, — рассеянно сказал Михаил, — когда ты с донорами говорила, ты упомянула, что на Капитолию попала не в начале карьеры. Я-то думал, что ты капитолийка — фамилия похожая и они же каждую вторую девочку Кэннон называют.

— Ну я с Имерины, да, — так же рассеянно ответила Цо, — четвертая зона, мальгаши и немного бенгальцев.

— Малагасийцы, да, слушай, да тебе лицо прям по образцу сделали, — восхитился Михаил. — А делали там или уже на Капитолии?

— Мне ж не все лицо делали, — поморщилась Цо. — Уши, скальп весь новый… Глаз. А все, что ниже, ну пять зубов, ну пара швов на щеках, вообще быстро заросло. Глаз — да, долго. Это на Капитолии лицо быстро чинят, а четвертая зона, знаешь…

Михаил подумал и отложил планшет.

— Рикэннон, — спросил он серьезно, — тебе сколько лет?

— Э-э, сорок три, если не считать холодных, — с недоумением ответила она.

— Так ты меня старше всего-то на пять лет!

— Ну да.

— Я думал, тебе живых лет полтораста…

— А я-то ломала голову, чего ты такой послушный! — сказала Цо.

Проржавшись, они взяли еще кофе с местными булками и снова принялись работать.

Михаилу по привезенным материалам через восемь месяцев одобрили повторную поездку. В итоге он написал книгу об аутотерапии социальных травм через ритуальное воспроизводство принятия добровольной жертвы, восходящее к Джатакам и причастию. Для неспециалиста она совершенно нечитабельна, но при желании вы можете ее найти в материалах Института истории Экспансии. А житие Йована, красивое, с картинками, которое Михаил привез отцу, тот предсказуемо и очень быстро передарил дяде Ване.