Анджей Беловранин - Последний зеленый лист

– Не стоит любезным господам так яростно сражаться … – примиряющее поднял руки зилот Ма-Т е рий, сидевший между друзьями, и мягкая улыбка озарила его испещренное морщинами лицо.

– И брызгать ядовитой слюной! – не утерпел добавить, перебив его, Либет.

Ма-Терий положил руку на его плечо и повторил с еще большей лаской в голосе:

– Не стоит любезным господам сражаться столь яростно, ибо очевидно, что каждый из них видит со своей башни разные бока одной и той же истины, – он с улыбкой посмотрел на одного и другого, машинально поправляя рукава монашеской рясы, украшенной цветами Великого и Единого – желтым и красным. – Не станет секретом для вас, государи мои, что слова прозелита Куники должны быть более мне по нраву, ибо Великий и Единый ясно говорил устами пророков своих: «Человек есть мера всех вещей, но Я есть мера человека». И потому иные братья мои по вере, будь они, а не я сегодня в этой богоспасаемой корчме, заломили бы себе руки, воплем поддерживая брата Кунику. А лет тридцать назад заломили бы руки брату Либету, и отправили бы его за его «богопротивные», как они сказали бы, слова…

– Мр-р-ракобесы! – снова не сдержался Либет, тыча пальцем в Кунику, что, очевидно, должно было означать уверенность: случись такое, Куника, по мнению Либета, с радостью присоединился бы к «иным братьям по вере».

– Не рычи… – еще более глухо повторил Куника.

– Но я не стану разделять вас еще более, братья мои, – продолжал между тем зилот Ма-Терий. – Ибо ясно вижу: любезный прозелит Куника говорит, что человек есть вершина средь всех материальных явлений вселенной, и стоит особняком – лишь потому, что человек как творец есть предмет его изучения. Ведь изучает Куника литературу, живопись и все искусства, как доставшиеся нам от предков наших, так и рожденные современниками нашими. Напротив, разлюбезный мой, – тут Ма-Терий улыбнулся Либету, – прозелит Либет изучает вселенную с точки зрения бесстрастных физических материй, и человека как составную часть ее. Между тем, необходимо признать, что человек есть и предмет материальный, ибо рождается, как все живое, живет, умирает и разлагается на двенадцать основных субстанций; и он же есть вершина всех творений, без сомнения, наделенная искрой Великого и Единого…

Еще один свидетель спора – прозелит П о рас с факультета астрономии – весело рассмеялся:

– Уже добрый десяток лет, добрые братья мои, слушаю я ваши дурацкие споры… – начал он и тут же был прерван Либетом:

– Ах, дурацкие?! – взвился тот, сжав кулаки.

– Да, дурацкие, – дружеским тоном подтвердил Порас и примиряюще положил руку на плечо Либета. – И наш чудесный друг зилот Ма-Терий только что это, без сомнения, доказал… Так вот, и за все эти десять лет ни один из вас – да что там, из нас – не понял… Короче, никому не пришло в голову…

– Истинная мудрость – в умении признать собственную неправоту, – еще глуше, чем в прошлый раз, процедил Куника, весь красный от сдерживаемого напряжения. – И я согласен, что предмет нашего спора разнится в зависимости от точки зрения науки, разбирающей сей предмет. Давай же на том и…

– Черта с два! – на этот раз Либет вскочил со скамьи и даже опрокинул глиняную кружку с остатками пива, которую споро подхватил и водворил на место зилот Ма-Терий; пролилось совсем немного. – Точка зрения твоей науки есть точка зрения слюнявого идиота! Физика изучает универсум во всем множестве его проявлений, а значит и тебя, и твою дуболомную "науку" в том числе, из чего выводим, что именно взгляд физика первичен! Что, съел?

– По твоей логике получается, что физика изучает в том числе физику и физиков, изучающих вселенную, а значит, ты сам являешься предметом собственного изучения и, соответственно, не можешь быть объективным наблюдателем, – не сдавался Куника.

Либет набрал было воздуху в рот… но неожиданно остановился.

– Это надо обдумать, – сказал он внезапно изменившимся, совершенно спокойным деловым тоном.

Пенига наблюдал за спором прозелитов с некоторым благоговением – это не было молитвенное благоговение неофита, только что приобщившегося к неудержимому вихрю духовных страстей, который неизменно царил в университетских аудиториях, лабораториях, кампусе и даже тавернах. Пенига уже не один десяток раз был свидетелем подобных споров, и даже участвовал в них, и даже выходил победителем (и даже в словесной дуэли с прозелитом – не без гордости отметил он про себя). И хотя, как и раньше, нутром чувствовал всю ценность научных баталий, в последнее время его не покидало ощущение, что победы и выводы не приближают ученых к истине. Истина как бы скользит мимо них, просачивается сквозь пальцы и, грустно улыбнувшись на прощание, растворяется в океане словесной шелухи.