Вилли Конн: Герой Бродвея

Высокий джентльмен, мешавший Хью, снял шляпу, надвинутую на глаза, открыв кудрявые темные волосы, зеленые глаза и гордый красивый профиль, так хорошо знакомый многим из тех, кто был не в ладах с законом. Скомкав шляпу, Майк Норман молча смотрел на подавленную и притихшую Аню.

— Они не жалеют даже зверей, — прошептала девушка.

— Энн, что значит это еженедельное представление? Оно что, должно подчеркнуть мощь и величие России?

— Видишь ли, Майк, в России очень долго вместо «господин» люди говорили «товарищ». Но теперь там другая система обращений, заимствованная у нацистов. Во главе фашистского Рейха стоял фюрер — вождь, ниже его были вожди помельче — штандартенфюрер, оберштурмбанфюрер… в самом низу был югендфюрер, то есть вождь малолеток, вожатый. То же самое у нас — главный мафиози, стоящий у власти, это Волк, ниже его — Волчара, потом Волчище… Волчишко. Герой Бродвея — символ, олицетворяющий силу и власть нашего фюрера, главного Волка.

— Кто он, Энн?

— Этого не знает никто, только его ближайшее окружение.

— И ты не побоялась всех этих волков, Энн, ты решила драться?

— Я не одна, Майк. Люди работают по четырнадцать часов за гроши, нет ни свободы совести, ни свободы слова, мой народ стоит на коленях, но кто-то ведь должен первым поднять голову!

— Хотите промочить горло, мистер? — Норман обернулся. Около него стоял невзрачный, как платяная моль, человек с фляжкой, видимо из завсегдатаев.

— Благодарю вас, нет, — рассеянно ответил детектив.

— Жаль беднягу Рэкса — так звали погибшего сегодня волкодава, — пояснил человек-моль.

— В самом деле? — Майк затаил дыхание.

— Да, теперь у них осталось всего три волкодава — Александр Македонский, Цезарь и Наполеон.

— Если я вас правильно понял, скоро будет сожран последний волкодав? — переспросил Норман, стараясь скрыть охватившее его волнение, — шифровка агента, казавшаяся бредом, приобрела вдруг определенность и смысл.

— Да, мистер, через две-три недели эта бестия оставит Америку без последнего волкодава.

«Покушение на президента состоится, когда будет сожран последний волкодав». Значит, до преступления осталось две, максимум три недели.

— Идем, Энн, судьбы твоей и моей Родины сейчас в наших руках, мы разыщем пропавшего агента, чего бы нам это ни стоило!

Под крылом самолета простиралась щедро унавоженная десятилетиями безделья земля России, которая теперь, подобно застоявшемуся коню, бешено рвалась вперед.

Любуясь профилем спящей в соседнем кресле Ани, Майх размышлял о своей незатейливой жизни Дон Жуана, сводившейся к двум возвратно-поступательным движениям. Кажется, впервые он думал о душе, благодаря Господа за то, что он наделил его ею. Сейчас Майку хотелось быть не простым человеком, а поэтом, чтобы рассказать ей о своих чувствах…

— Наш самолет совершает посадку в аэропорту Санкт-Петербурга. Прошу пристегнуть ремни, — миловидная русская стюардесса с эмблемой в виде волчьей пасти на фирменной пилотке прервала размышления Нормана.

— Позволь, я пристегну тебя, Энн, — детектив бережно застегнул ремень на тонкой талии девушки.

Город, в котором Майк не был несколько лет, изменился неузнаваемо. Исчезли кооперативные ларьки, назойливой цыганской толпой обступавшие станции метро. Зато на каждом углу появились молодчики в черной униформе с нарукавными повязками, украшенными изображением волчьей морды. Сжимая короткоствольные автоматы, они хмуро поглядывали на редких прохожих.

С улиц исчезла автомобильная мелочь — «Лады», «Тойоты», «Форды» — простым людям было запрещено иметь машины. Лишь изредка бесшумно проносились новейшие черные «Волги» волчар — воплощение технического прогресса и совершенства.

— Пожалуй, здесь у нас меньше шансов попасть под машину, чем в Нью-Йорке, — пошутил Норман. Но его шутка не была принята.

— Я не знаю, что ты сделаешь, Майк, — Аня взглянула на детектива с доверчивостью ребенка, смотрящего на Санта-Клауса, — но если все, что я читала о тебе в триллерах Вилли Конна, правда, к вечеру ты найдешь пропавшего агента.

В сиянии прекрасных глаз мелькнуло розовое облачко надежды, и Норман с веселой отвагой канатоходца решил пройти по проволоке самоутверждения.

— Я сделаю это не для России и не для Америки, а для тебя одной, Энн. Для профессионала моего класса это — раз плюнуть, — сказал Майк, дерзко искушая судьбу.

— Глупый, — Аня шутливо потрепала его по волосам и ледяная стена разницы возрастов, растаяв, тонкой струйкой стекла к их ногам. Так порой искренний порыв сближает больше, чем годы терпеливого ухаживания.