Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке

Но тут Римма Сергеевна сделала еще одно доброе дело.

— Ребята, идите в раздевалку, — сказала она. — Дарьин, возьми ключи, потом закроешь и мне отдашь.

И все ушли. Римма сказала:

— Куда ж ты так несся, Буркасов? Рекорд хотел поставить? Или пятерку получить?

Бурик пожал плечами и заодно вытер губы о майку на плече. Майка все-таки была грязная. А и фиг с ней, теперь уж все равно… Бурик снял майку и вытер лицо чистой ее частью.

— Эх, Буркасов, спортсмен ты мой… Что же мне с тобой делать?.. Может, к врачу сходим?

Бурик подумал.

— Можно. Я лучше сам схожу.

К врачу не хотелось, но идти сейчас в раздевалку… Нет, уж лучше к врачу.

Бурик встал на ноги, и к него закружилась голова. Спасибо, Римма Сергеевна поддержала…

Из двух лифтов работал только один — пассажирский. Грузовой, судя по лампочкам на индикаторе, крепко застрял между седьмым и восьмым этажами. Его кнопка вызова была горячей, словно у лифта поднялась температура, как у больного.

Бурик вызвал маленький лифт и принялся терпеливо ждать: лифт только начал подниматься наверх.

Чувствовал себя Бурик неважно. Он плохо помнил, как дошел до дома. Болела голова, во всем теле была слабость и какая-то неприятная опустошенность. «Похоже, у меня жар», — подумал Бурик. Он потрогал лоб, затем вдавленную кнопку неработающего лифта. «Точно, жар. Хотя лифту сейчас, наверное, еще хуже».

Маленький лифт, наконец, дошел до тринадцатого этажа, постоял там немного и стал спускаться.

Определить, пустой пришел лифт, или в нем кто-то есть, можно еще до того, как двери откроются. Этому когда-то давно Бурика научил отец: если есть кто-нибудь в лифте, то, едва кабина остановится, внутри щелкнет кнопка, и только затем двери раскроются. А в пустом лифте будет тишина, поскольку нажимать на кнопки там некому.

В лифте, когда он остановился на первом этаже, было тихо, и Бурик, не задумываясь, встал перед раздвижными дверями.

Первое, что увидел Бурик, когда лифт раскрылся, были ноги. Длинные ноги, в старых кроссовках, неподвижно висевшие в нескольких сантиметрах над полом.

Бурик почувствовал, как холодный пот течет по лопаткам. Не было сил поднять глаза, невозможно было оторвать взгляд от этих кроссовок — темно-синих, адидасовских, с тремя белыми полосками сбоку. Правда, родной синий цвет был изрядно разбавлен землистыми оттенками грязи и глины, а полоски давно уже были неопределенно-серые, и вместо трех было их в среднем по полторы.

Кроме кроссовок на ногах были старые истертые джинсы с сильно растрепанной бахромой, а вот носков, похоже, не было. «Как будет «бахрома» по-итальянски? — вдруг некстати подумалось Бурику. — Не знаю… la bachroma? Так ведь нет такого слова… Sulle gambe di quello, che era sospeso, erano messi i pantaloni blu con la… bachroma [1] На ногах повешенного были синие штаны с бахромой (итал.). … Нет, не bachroma!..»

На какой-то миг Бурику померещилось, будто он падает в оборвавшемся лифте в бесконечную шахту. Ему даже запомнилось ощущение невесомости и то, как он свободно парит посреди кабины. Одновременно с этим появилось нестерпимое ощущение холодной петли троса, обвившейся вокруг шеи и сжимающейся все сильней… и вдруг все прошло, словно петля, пройдя сквозь пустоту, вывернулась наизнанку.

— Ха! Испугался? — услышал Бурик. Он наконец поднял голову и увидел, что ноги принадлежали мальчишке, который висел посреди лифта, уперевшись руками в противоположные стенки кабины. Глаза у мальчишки — Бурик отчетливо запомнил — были серьезные, странно пронзительные и немножко грустные, что резко контрастировало с задорным голосом.

Двери лифта стали автоматически закрываться. Мальчишка разжал руки и спрыгнул, не очень удачно приземлившись. Лифт снова раскрылся, но мальчишка поднялся не сразу и некоторое время, присев, смотрел на Бурика снизу вверх. Странный это был взгляд, словно спрашивающий о чем-то таком, для чего в обычном языке и слов-то не найдешь.

— Ты чего? — сказал Бурик.

— А чё?

— А ничё! — Бурик вдруг ужасно разозлился. Вся накопившаяся за этот бестолковый день ярость готова была выплеснуться наружу. — Вали давай из лифта, мне домой нужно!

— Твой он, что ли? — ответил мальчишка, но Бурику показалось, что ответил он по инерции, первое, что пришло в голову, а совсем не то, что хотел сказать.

— Да уж точно не твой! Мой, конечно, я здесь живу. А вот какого черта ты здесь делаешь?

— Я это… да просто так… играю.

— Ты что, совсем больной?! Нашел игрушку…

— Сам ты больной, — сказал мальчишка, и снова Бурик почувствовал, что сказать он хотел что-то совсем другое.