Мариэтта Шагинян - Месс-менд

- Тоби, - сказал он, наконец, тихим голосом, - что поделывает его величество Бугас Тридцать Первый?

- Кушает плохо, жалуется. На гимнастику ни за что не полез, хоть я и грозил ему кнутом.

- Не полез, ты говоришь?

- Не полез, хозяин.

- Гм, гм. А ты пробовал вешать наверху бананы?

- Все делал, как вы приказали.

- Ну пойдем, навестим его. Кстати, Тоби, пошли, пожалуйста, шофера с моей карточкой вот по этому адресу.

Лепсиус написал на конверте несколько слов и передал их мулату. Затем он открыл шкафчик, достал бутылочку с темным содержимым, опустил ее в боковой карман и стал медленно спускаться вниз, на этот раз по внутренней лестнице, ведущей к тыловой стороне дома. Через минуту Тоби снова догнал его. Они миновали несколько пустых и мрачных комнат, со следами пыли и паутины на обоях, затем через небольшую дверку вышли на внутренний двор. Он был залит асфальтом. Высокие каменные стены справа и слева совершенно скрывали его от уличных пешеходов. Нигде ни скамейки, ни цветочного горшка, словно это был не дворик в центральном квартале Нью-Йорка, а каменный мешок тюрьмы. Шагов через сто оба дошли до невысокого бетонного строения, похожего на автомобильный гараж. Дверь с железной скобой была заперта тяжелым замком. Только что Лепсиус собрался вставить ключ в замочную скважину, как с той стороны, из главного дома, раздался чей-то голос. Лепсиус нервно повернулся.

- Кто там?

- Доктор, вас спрашивают, - надрывалась экономка в белом чепце, красная как кумач, - вас спрашивают, спрашивают, спрашивают!

Мисс Смоулль, экономка доктора, была глуховата, - очень незначительное преимущество у женщины, не лишенной употребления языка.

- Кто-о? - растягивая звуки, крикнул Лепсиус.

- Хорошо! - ответила ему мисс Смоулль, усиленно закивав головой. Тотчас же некто, бедно одетый, быстро направился через дворик к Лепсиусу.

- Черт побери эту дуру! - выругался про себя доктор. - Держишь ее, чтоб не подслушивала, а она знай гадит тебе с другого конца. Кто вы такой, что вам надо? - последние слова относились к подошедшему незнакомцу.

- Доктор, помогите больному, тяжело больному, - сказал незнакомец, едва переводя дыхание.

Лепсиус посмотрел на говорившего сквозь круглые очки:

- Что с вашим больным?

- Он… на него упало что-то тяжелое. Перелом, внутреннее кровоизлияние, одним словом - худо.

- Хорошо, я приду через четверть часа. Оставьте ваш адрес.

- Нет, не через четверть часа. Идите сейчас!

Доктор Лепсиус поднял брови и улыбнулся. Это случалось с ним редко. Он указал мулату глазами на дверь гаража, передал ему ключ и двинулся вслед за настойчивым незнакомцем. Только теперь он разглядел его как следует. Это был невысокий, жиденький человек, с ходившими под блузой лопатками, со слегка опухшими сочленениями рук. Глаза у него были впалые, унылые, тоскующие, как у горького пьяницы, на время принужденного быть трезвым. Под носом стояли редкие, жесткие кошачьи усы, на шее болтался кадык.

- Вот видите, только перейти улицу, - лихорадочно твердил он доктору, приближаясь к высочайшему небоскребу коммерческого типа, - только и всего, экипажа не надо… - Видно было, что его стесняет каждый шаг, сделанный доктором, и он охотно ссудил бы ему для этого свои собственные ноги.

Доктор Лепсиус начал удивляться. Перед ним было отделение Мексиканского кредитного банка, не имевшее ничего общею ни с рабочими, ни вообще с квартирантами.

- Куда вы меня тащите? - вырвалось у него. - Тут контора и банк. Все закрыто. Где тут может бьть больной?

- У привратника, - ответил незнакомец, быстро отворяя боковую дверку и пропуская доктора в светлую маленькую комнату подвального этажа.

Здесь действительно находился больной. Это был огромный мужчина, видимо только что принесенный сюда на носилках и поспешно сброшенный прямо на пол. Он был прикрыт простыней. Над ним склонялись двое: седой, важного вида старик, в торжественном мундире с галунами, и старуха, сухая, маленькая, остроносая, плакавшая навзрыд.

Незнакомец быстро снял с раненого простыню и подтолкнул к нему доктора. Лежавший человек был буквально искромсан. Грудь его была сильно вдавлена и разбита, ребра сломаны, живот разорван, как от нажима гигантского круглого пресс-папье, оставившего ему в целости лишь оконечности и голову. Он отходил.

- Я тут ничего не могу сделать, - отрывисто произнес доктор, с изумлением глядя на умирающего, - он уже в агонии, к великому своему счастью.

- Как! И, по-вашему, его нельзя заставить говорить? - вскрикнул незнакомец, как показалось Лепсиусу - в самом настоящем отчаянии. - А если гальванизировать, вспрыснуть ему что-нибудь, а? - Он смотрел на доктора умоляющими глазами.