Дуглас Ричардс - Квантовое зеркало

Салиб ощущал, как от этого человека исходит энергия, подобно электрическим разрядам, а изначальное ощущение уверенности, излучаемое Хаддадом, еще больше усилилось. Посланник президента почувствовал, что дрожит при виде этой демонстрации чистой силы. Но была ли эта сила божественной?

Последователи Хаддада утверждали, будто тот способен на еще более невообразимые трюки, и президент с Салибом пришли к выводу, что этот человек, вероятно, научился у какого-нибудь известного фокусника созданию сложных иллюзий.

Однако наблюдать одну из этих «иллюзий» самолично было жутко, она пробуждала в глубине души панический ужас, какого Салиб никогда ранее не ведал. Вся его обычная смелость мгновенно испарилась – как будто он был дичью, которую охотник свежевал, обнажая мягкую содрогающуюся плоть, пропитанную не кровью, а иррациональным ощущением страха, от которого Салиб никак не мог отделаться.

Неудивительно, что последователи Аль-Йада столь истово ему верили. Верили, что он действительно Длань Аллаха. Можно было приводить сколько угодно рациональных доводов в пользу того, что это фокусы – но эмоции, инстинкты свидетельствовали об обратном.

– Я передам через тебя послание, Абдул Салиб, – промолвил Аль-Йад, и головы всех трех визитеров откинулись назад, взгляды устремились на Хаддада – три пары немигающих глаз, три чуть приоткрытых рта. Аль-Йад не повысил голос, однако каким-то образом этот голос зазвучал более грозно и звучно, и посланники не могли пошевельнуться, точно скованные заклятием. – Для твоего президента Наджара.

Земля снова начала содрогаться, но на этот раз еще более яростно, по всему шатру, как будто на них одновременно обрушилось землетрясение и песчаная буря. Все пять птиц встревоженно защебетали и заметались по своим тесным клеткам. Два постамента опрокинулись, золотые клетки, кувыркаясь, полетели на оживший песок. В шатре стремительно нарастал рев, похожий на вой реактивного двигателя, он обрушивался на людей, едва не разрывая барабанные перепонки.

– Скажи своему президенту, что я не приму больше никого из его людей, – прокричал Аль-Йад так громко, что его было слышно даже сквозь этот ужасающий рев. – И я больше не допущу его вмешательства в мои дела. Я Длань Всевышнего! – прогремел он, и от ярости, звучащей в его голосе, шатер словно бы задрожал еще сильнее. – Если он решит пропустить мои слова мимо ушей, я обрушу на него праведное и ужасное возмездие так, что его останки сможет узнать лишь сам Аллах!

Струя вязкой жидкости окропила лицо Салиба слева, и он, едва удержавшись от потрясенного крика, инстинктивно согнулся, припав к земле. Человек по имени Фалах Малик, стоявший слева от него, тоже рухнул на песок, но у него больше не были головы, и из обрубка шеи, словно из шланга, вытекала кровь.

Салиб быстро взглянул вправо, как раз вовремя, чтобы увидеть, как голова второго его спутника взорвалась, точно арбуз, начиненный динамитом, еще сильнее забрызгав лицо и волосы Салиба кровью и мозгом.

Салиб рухнул лицом в песок, борясь с тошнотой.

Никто не стрелял ни из какого оружия, никто посторонний не входил в шатер.

Дрожь земли вдруг резко унялась, рев утих. Но наступившая полная тишина так же ужасала Салиба, как предшествовавший ей хаос.

– Иди! – приказал Аль-Йад, нетерпеливо взмахнув рукой, словно не в силах поверить, что Салиб все еще находится в шатре. – И поведай своему жалкому президенту о том, что свершила здесь Длань Аллаха.

Все еще паря в воздухе, человек по имени Омар Хаддад повернулся спиной к единственному выжившему посланнику. Салиб стоял на коленях, весь измазанный кровью, по-прежнему содрогаясь от того, что ему пришлось увидеть несколько мгновений назад.

– И знай, что ты узрел лишь намек на ту ярость, которую я готов обрушить на любого, кто встанет у меня на пути, – ледяным тоном довершил Аль-Йад.

И ковыляя к выходу из шатра, Абдул Салиб понимал: он ни на мгновение не сможет усомниться в истинности этого заявления.

Пять месяцев спустя

Алисса Аронсон пристально смотрела на цифровые часы в нижнем углу телеэкрана, ощущая смесь эмоций, среди которых были и надежда, и тревога, и любопытство. Но в основном она чувствовала себя идиоткой. Жалкой идиоткой.