Джеффри Барлоу: Дом в глухом лесу

На протяжении долгого времени джентльмен не проронил ни слова, отвечая на мои шутливые замечания разве что кивком или сдержанной улыбкой, как я подозреваю – лишь учтивости ради. Сам он неотрывно глядел в окно, хотя с моего «наблюдательного пункта» казалось, что проносящиеся мимо пейзажи нисколько его не занимают, ибо взгляд его оставался неподвижен. То, что спутник мой настолько погружен в себя, я списывал на ранний час или, может статься, на какое-нибудь дело неприятного свойства, заставившее его покинуть город; так что, если бы я не старался изо всех сил, сдается мне, большую часть утра я бы так и провел в молчании (слева от меня громоздился живой тюк покрупнее, а напротив него – тючок помельче; оба, едва карета выкатилась со двора, мгновенно погрузились в сон). Однако же после всех моих обхаживаний и улещиваний задумчивый джентльмен выдавил-таки из себя несколько равнодушных замечаний о погоде, каковая в это время года обычно менялась резко и неожиданно, вовсе не считаясь с нуждами рода человеческого. Рассветное марево развеялось, мир озарял мягкий солнечный свет, мы карабкались в предгорья – и до чего же славно было наконец-то вырваться из тенет прибрежных туманов, что густой пеленою лежат вокруг Вороньего Края, города, который угнездился на гигантском мысу, выдающемся далеко в море, и потому находится в полной власти капризной природы.

К вечеру мы далеко углубились в горы. Впереди вздымались резко очерченные громады скал, пестрые, отливающие синевой и пурпуром; по этой черте в них не составляло труда опознать Талботские пики. Эта протяженная, изрезанная каменная завеса, увенчанная снегом под стать припудренным шевелюрам столь многих неуклюжих лакеев, обозначила собою границу Талботшира – графства, лежащего между Вороньим Краем и конечной целью моего путешествия. Среди его прохладных сумрачных ущелий нас поджидали бессчетные отвесные обрывы и зияющие пропасти; несколько раз на каком-нибудь особенно кошмарном повороте дороги я готов был поклясться, что карета вот-вот перевернется. Однако кучер наш правил уверенно, и столь же уверенно ступали лошади, так что всякий раз мы выходили из испытания живыми и невредимыми. Хотя кое-где нам приходилось покидать экипаж и брести дальше пешком, облегчая задачу лошадям на непомерно крутом подъеме.

Ближе к вечеру второго дня – косые янтарные лучи солнца уже вот-вот готовы были затеряться за Талботскими пиками, что теперь остались у нас за спиною, – лошади замедлили бег, и карета остановилась на окраине сонной деревушки на берегу огромного озера. Сперва я подумал, что мы добрались до конца очередного перегона, но быстро понял, что дело в другом. У одного из колес погнулся обод, и кучер счел за лучшее осмотреть неполадку.

Большинство пассажиров, воспользовавшись остановкой, вышли из экипажа поразмять ноги. Задумчивый джентльмен поначалу от этой возможности воздержался; в бледном лице его по-прежнему читалась озабоченность; он сидел на месте, глядя на дверь с энтузиазмом человека, ведомого на казнь. Я терпеливо убеждал его пересмотреть свою позицию и в конце концов преуспел в намерении извлечь соседа на свет Божий. Ступив на землю, мой спутник принялся встревоженно озираться, словно опасаясь, что из подлеска на него выпрыгнет какое-нибудь чудище. В голове моей тут же промелькнула неприятная мысль о столкновениях с саблезубыми котами, каковые, по слухам, в последнее время на дорогах участились. Впрочем, не далее как тем же вечером мне предстояло узнать, что беспокойство сего джентльмена вызвано совсем иной причиною.

Мы стояли на невысоком холмике над деревней, что располагалась главным образом на склоне у кромки темных озерных вод. Домики сложены были по большей части из синевато-пурпурного талботширского камня, хотя встречались и черно-белые постройки из дерева и штукатурки с красновато-коричневыми черепичными крышами. Похоже, некогда это был весьма живописный ярмарочный городишко, а теперь вот пришел в запустение. Повсюду виднелись следы упадка и тлена – дома в большинстве своем обветшали, створные окна облупились, трубы покосились, двери сорвались с петель, церковное кладбище, сады и общинный выгон густо заросли сорной травой.

Ничего живого взгляд не различал – ни людей, ни скотины; везде нависала зловещая пелена безмолвия. Повсюду вокруг, по другую сторону тракта и на окрестных холмах, раскинулись обширные лесные угодья: там росли сосны и кедры, дубы и ели. Дикое и удручающее зрелище представляла собою та высокогорная долина в быстро сгущающихся сумерках, в тусклых лучах угасающего солнца.

Читать дальше