Алекс Норк - Кристалл

Странные совпадения — так хочется яблочного сока, пронзительно просто.

Однако с этим пришлось подождать. Вывалившая следом за ним молодежь встала сначала в робкий полукруг, потом задние подтолкнули передних, и пошли вопросы.

Поль думал, сперва, быстро отделаться, но не вышло — таким хорошим лицам просто нельзя отказывать. И вопросы умненькие, эрудиция у некоторых ребят явно намного выше обычных курсовых знаний.

Тема, конечно, очень тяжелая — все, в действительности, не так однозначно.

Действительность… кто и когда вообще сможет до конца понять, что это такое?

Но вот эти, за закрывшимися дверьми, считают, что поняли. Идиотизм какой-то: физике, как серьезной науке, всего сто пятьдесят лет — смешной возраст. А они уверены, что мир у них уже на ладони.

Прорвалась вдруг маленькая девица, со словами:

— Дайте же место прессе!

— Ну, дайте, — поддержал Поль. — А что за пресса?

— Наша университетская газета.

— Всегда рад служить.

— Знаете, газету читают на разных факультетах, а не только всякие физики. Могли бы вы объяснить сверхпопулярно про то, как пространство меняется местами с энергией?

— На каком-нибудь бытовом примере?

— Лучше всего.

— Отлично. Вы купили дом.

— Хорошо бы.

— Но потом вам понадобились деньги, и вы поменяли его на дом меньшей площади с разницей за метраж. Получили деньги, которые можно непосредственно приравнять к экономической энергии.

— Блестяще! Дальше я сама продолжу. Пустила их в оборот. Удачно или неудачно — мои проблемы. И если удачно — купила себе уже совсе-ем большой дом, — девица попробовала показать руками. — Отличная теория! А как ее реализовать на практике?

— Физика еще очень молодая наука.

— Жаль. Что-то мне подсказывает, я так и доживу до старости без большого дома.

— Поэтому я тоже советую пользоваться пока прежними методами, — Поль кивнул в сторону дверей аудитории, увидев уже выходящих оттуда «мэтров». — Они так и делают, и у каждого есть большой дом.

Потом он заметил того самого человека и почти узнал… еще секунда… Да, Рони Паркер! Одноклассник и ухажер его старшей сестрицы. Как-то странно они тогда после школы расстались.

Поль извинился и поспешил навстречу.

— Рони! Как ты здесь оказался? Тебя что, сделали членом нашего совета?

— Здравствуй. Я бы тебя не узнал на улице. Тебе тогда было одиннадцать?

— Десять.

— А теперь ты прогрессирующий ученый.

— Прогрессирующий? Ты же слышал!

— Слышал, не огорчайся, мне лично понравилось.

— Ты имеешь отношение к физике кристаллов?

Ответ прозвучал уклончиво:

— Тут неподалеку есть одно тихое кафе, пойдем, я все расскажу.

В здании было шумно и суетливо, поэтому они не разговаривали по дороге, а только с любопытством поглядывали друг на друга. Еще бы — шестнадцать лет: была детская жизнь, а стала, вот, давно взрослая.

Рони всего несколько раз заходил в их дом, но Поль знал его и по улице, и по школе. Рони не мог не нравиться — корректный, с внутренним чем-то таким, что в голову сама лезла мысль: этот — точно уж не «пустой малый». Конечно, был влюблен в Джейн. А та… Что говорить, сестричка всегда была стерва.

Хотя любимица деда. Тот даже почти взрослую сажал ее на колени и что-нибудь ласково приговаривал: «Вся в меня, если надо и ножичком пырнет», и в таком роде. До ножичков, конечно, не доходило, но пока Поль был физически слабее, пинки и прочие плюхи получал регулярно. Родители не возражали, потому что Джейн применяла их в воспитательных целях, которые, видимо с рождения Поля, сама на себя возложила. Лет с тринадцати физические воздействия прекратились, но едва ли хоть раз он слышал вопрос «Ты сделал уроки?» без прибавления слов: «обормот», «маленький негодяй» или чего-то такого. Сама же и проверяла.

О господи, она же знает про сегодняшний совет! Поль должен звонить ей вечером. То-то будет… Ну ладно, не в первый раз. Значит: он идиот и позор всей семьи, дед так обалдеет от горя, что сразу уляжется в гроб, еще через пять лет такой жизни Поль останется ни с чем.

Интересно, а она с чем останется? Со своими дипломами? Ее, видите ли, уже много цитируют в психиатрической литературе. Ах да, у нее будет мировая известность, и дедуля, наконец, сможет уйти на тот свет, счастливо улыбаясь. Браво!

Когда-нибудь он выскажет этой ненормальной все… вот, например, зачем она бортанула Рони? Живет одна в своем сумасшедшем доме… Н-да, но звонить все равно придется.

Эта темноволосая — страшный враг. Из того мира, в котором все есть. А он всегда знал, что у него ничего не будет. С ранних каких-то лет, которые еще не запоминаются событиями. Но чем-то человек все равно помнит себя, и это было то самое ощущение — у него никогда ничего не будет. Потом он стал понимать, чего именно, и складывать по отдельности внутрь в копилку. Никогда не будет красивого лица. Он сначала узнал это с чьих-то брошенных слов: «Мальчик какой-то неприметный». Позже, вглядываясь в зеркало, сам пришел к такому же выводу. И не воспринял его болезненно. Потому что в копилке уже лежали другие «не будет»: хороших игрушек, что он видит у прочих детей, денег… Он рано перестал что-то просить, зная мамин ответ: «У нас мало денег». Не будет отца, которого никогда не было. И это единственное доставляло какое-то время боль, не хотело помещаться в копилку. То, что не будет денег, осело там быстро и улеглось. У кого-то их много, у других меньше, у них, вот, совсем-совсем мало. Тут не было равенства среди людей. Но почему нет того, что есть у всех? И он понимал — нет важного и дорогого. Потом оно тоже легло нечувственным грузом в копилку. Нечувственным там было все по отдельности, но вместе… Он узнал, где именно это находится, в неполные шестнадцать, когда две одноклассницы обсуждали проведенную в богатом доме вечеринку. Не саму, а то, что было после нее. Видели, что он стоит почти рядом, и не замечали. Как если бы стояла кошка или собака. И там, где солнечное сплетение, забилось и задрожало. И погнало его неизвестно куда. Когда он шел по каким-то улицам, дрожало уже везде. В щеках, в руках, от плеч до кончиков пальцев…