Дэниел Полански - По лезвию бритвы

Он кивнул, не сводя с меня глаз.

Я сгреб мелочь в кошель, который мальчишка купил для меня, и соблазнительно держал его в руке перед собой.

— У тебя есть имя? — спросил я.

— Ребята зовут меня Воробьем.

— Считай это остатком недельной платы. — Я бросил ему кошель. — Потрать часть денег на новую рубаху, а то ты похож на пугало. И будь вечером тут. Возможно, ты мне понадобишься для дела.

Мальчишка принял свое повышение без ответа и проявления чувств, будто оно и вовсе не имело для него значения.

— И прекрати воровать, — добавил я. — Если работаешь на меня, значит, не тянешь из бюджета соседей.

— Что значит «тянуть из бюджета»?

— В данном смысле — не воровать. — Я кивнул головой на выход. — Пошел, — (Мальчонка направился к двери, хотя и без особой спешки. Я вытащил из мешка второй апельсин. Лицо Адольфуса вновь приняло хмурое выражение.) — Хочешь мне что-то сказать?

Он покачал головой и снова принялся намывать стаканы, что остались с прошлого вечера.

— Ты такой же притворщик, как подушка из камня. Выкладывай, что у тебя на уме, или прекрати метать в меня колючие взгляды.

— Ты же не плотник, — ответил он.

— Тогда какого черта мне понадобился этот нож для подрезки деревьев? — спросил я, помахивая инструментом. Грубые губы Адольфуса продолжали кривиться. — Ты прав, я не плотник.

— И не кузнец.

— Кто бы в этом сомневался.

Адольфус резко поставил большую пивную кружку, вспышка гнева напомнила мне случай в Апре, когда эти громадные руки расплющили череп дренца с такой легкостью, с которой я раздавил бы яйцо, кровь и мозги фонтаном выплеснулись наружу.

— И если ты не плотник и не кузнец, тогда какого дьявола тебе брать мальчишку в ученики?

Последнюю фразу Адольфус выпалил в меня с изрядным количеством слюны.

Пустота в том месте, где когда-то у него сидел глаз, давала ему несправедливое преимущество, и я потерял контакт.

— Я не осуждаю тебя за твое ремесло, — сказал он. — Но оно не из тех, которым следует обучать ребенка.

— Что дурного в том, что он принес мне завтрак?

Адольфус недоверчиво пожал плечами.

Разделавшись со вторым апельсином, я принялся за абрикосы в относительной тишине.

Ужасно, когда Адольфус не в духе. Меня это огорчает. Отчасти оттого, что всякий раз, когда с ним это случается, требуются усилия половины города, чтобы улучшить ему настроение, но главным образом оттого, что просто противно смотреть на то, как киснет здоровый бугай.

— У тебя сегодня поганое настроение, — начал я.

— Ребенок, — ответил он.

Он явно подразумевал не того, который только что вышел за дверь.

— Мир болен, и это не первое тому свидетельство.

— Кто станет стараться ради ребенка?

— Гвардия займется расследованием, — ответил я, хотя и сам понимал, какое это слабое утешение.

— Гвардия не смогла бы отыскать и шлюху в борделе.

— Они призвали на помощь Корону. Двух расфуфыренных агентов. Послали даже за гадателями. Что-нибудь найдут.

— Ребенок-то может рассчитывать на правосудие, но душа ее никогда не обретет покоя.

Единственный глаз Адольфуса задержался на мне. На этот раз я не отвел взгляда.

— Это не мои трудности, — сказал я.

— Ты позволишь мучителю девочки спокойно разгуливать по земле? — Следы скитанского говора у Адольфуса проявлялись сильнее во времена его меланхолии. — Дышать нашим воздухом, отравлять воду в наших колодцах?

— Он где-то рядом? Дай-ка его сюда, я найду что-нибудь тяжелое и проломлю ему башку.

— Ты мог бы начать его поиски.

Я выплюнул абрикосовую косточку на пол.

— А кто сказал, что я теперь нарушаю законы?

— Смейся, смейся. Шути, прикидывайся дурачком. — Адольфус снова грохнул кулаком по прилавку, сотрясая толстые деревянные доски. — Только я знаю, почему вчера вечером ты ушел, и помню, как я тащил тебя с поля у Гискана, когда все уносили ноги, и небо дышало смертью, — (Доски стойки пришли в равновесие.) — Не притворяйся, будто тебя это не волнует.

Трудность со старыми друзьями состоит в том, что они помнят о том, о чем сам предпочитаешь забыть. Разумеется, я не обязан был сидеть здесь и предаваться воспоминаниям прошлого. Последний абрикос исчез у меня во рту.

— У меня еще есть дела. Выброси эту чушь из головы и накорми мальчишку ужином, если вернется.

Внезапное окончание нашей ссоры лишило гиганта сил, гнев потух, единственный глаз потускнел, лицо осунулось. Когда я покидал трактир, он бессмысленно протирал тряпкой прилавок, едва сдерживая слезы.