Леонид Шифман - Дежа вю (сборник)

– Вы что-нибудь поняли из того, что… – Антон не закончил фразу, Манн сделал жест, призывающий хранить молчание.

Вошла Кристина с кофейником в одной руке и сложенной скатертью в другой. Манн забрал у жены скатерть, умело расстелил на журнальном столике, расставил чашки, достал из серванта початую бутылку «Наполеона», разлил коньяк по рюмочкам, сел на диван рядом с Антоном – Кристина устроилась на пуфике напротив, – и сказал:

– Давайте выпьем, изгоним ночной мрак из наших душ и разберемся.

– Разберемся? – сказал Антон, не сумев скрыть иронии.

– Если вы помните, – продолжал Манн, отпив кофе и поднеся к губам рюмку с коньяком, – я произнес три слова там, в церкви, когда вы описали свое дежа вю.

– Да, – неуверенно произнес Антон. – Что-то вы сказали про луну. И еще…

– Луна, молитва, страх. Вы сказали, что видели луну, но вы не могли ее видеть, вверху цветной непрозрачный витраж, можно только догадаться, что снаружи довольно светло. К тому же, луна недавно взошла.

– Знаете, – медленно произнес Антон, вызывая в памяти заботливо погруженное в нужную ячейку видение, – теперь, пожалуй… раньше не обратил внимание, но вы правильно прицепились к словам. Я действительно видел полную луну над головой, она светила над куполом – странно, да, я знаю, там мозаика. И два других слова – молитва и страх. Мы пришли в эту церковь с Эсти, чтобы она помолилась Мадонне, потому что… Ей было страшно. Мне – нет, но я ощущал ее страх, как собственный. Она очень боялась… чего? Не могу вспомнить.

– И не надо, – быстро сказал Манн и положил ладонь на колено Антона. – Ничего не делайте насильно. Память – очень ненадежный свидетель, а когда на нее давишь, становится еще и непредсказуемой. Эсти… Это та же девушка, что была в церкви, когда, как вы считаете, некто убил художника?

– Да.

– Сцена в церкви… Как по-вашему, она произошла до убийства или после? Не нужно думать, отвечайте первое, что хочется сказать.

– До.

– Задолго, как вам кажется?

– Не помню. Может, за день.

– А теперь попробуйте вызвать в памяти образ Эсти. Не днем. Днем вы ее плохо запомнили. Ночью, когда были вдвоем.

– Я понимаю. Невысокого роста, на голову ниже меня. Волосы светлые, длинные, ниже плеч. Не блондинка, скорее светлая шатенка… Прическа… Небольшая челка треугольничком, если вы понимаете, что… и волосы чуть ниже плеч, очень красиво, будто волна… Глаза… светлые… Голубые? Серые? Нос прямой, может, чуть с горбинкой, но не уверен. Губы… бледные… без помады, мне кажется. Уши закрыты волосами, но, кажется, видны маленькие сережки, зеленые… Одежда… Послушайте, я совсем не могу вспомнить, во что она была одета. Платье? Брюки? Не…

– Может, она по-разному была одета, и потому ваша память… Я имею в виду: ночью и потом днем, когда…

– Может быть. Скорее всего, вы правы. Такое ощущение, будто одежда расплывается…

– Что-нибудь еще… Может, одно воспоминание цепляет и тянет за собой другое? Не нужно специально, но если…

– Нет, – покачал головой Антон.

– Хорошо, – сказал Манн, помолчав. – Потом, не сейчас. Подумайте над противоречием – вы сказали, что не знакомы с этой девушкой. Но знаете ее имя, помните лицо.

– Я…

– Не сейчас, хорошо? Хватит об этом. Давайте пить кофе, и Криста расскажет нам о сегодняшнем вернисаже. Тебе понравилось, Криста?

Кристина, похоже, была под впечатлением от рассказа Антона, она медленно приходила в себя, ей совсем не хотелось рассказывать о вернисаже, но она понимала желание мужа отвлечь внимание гостя.

Они пили кофе, коньяк Антон пить не стал, он не любил ощущение, возникавшее, когда в горле начинало гореть, а в желудке разливался жар. Неприятно, что за удовольствие получают другие от крепких напитков? Манн отметил, что гость отодвинул рюмку, настаивать не стал и больше ему не наливал. Разговор зашел о последних веяниях в примитивизме, Кристина вспомнила, как месяца два назад Ван Барстен едва не подрался на выставке с Кирпом, тележурналистом с первого канала, причина была пустяковая, но Якоб вышел из себя и назвал Кирпа… как же он его назвал?.. Они бросились друг на друга с кулаками, их не сразу разняли.

– Вот как? – удивился Манн. – А я слышал, что Ван Барстен – человек флегматичный, да и на меня произвел такое же впечатление. Правда, я и видел его раза два.

Антон закрыл глаза. Слова производили на него сейчас странное впечатление. Он слышал их, и, если бы его спросили, смог бы воспроизвести все, что говорила Кристина, но смысл сказанного воспринимал в неопределенности чуждого пространства-времени, даже не как фильм, на который можно смотреть отстраненно, не вникая и не сочувствуя, но как небрежность декоратора, нарисовавшего в пьесе об убийстве в запертой комнате задник с изображением далекой спиральной галактики.