Майк Гелприн: Валенок

— Валенок, да что с тобой? Валенок! — кричит Артём. Я не обращаю внимания.

Постепенно прихожу в себя. Мне не поверят, отчётливо понимаю я. Допустим, я скажу шефу. И что? Обезличенный голос на диске — не доказательство. В конце концов, на нём может быть записан кто угодно. Ночной звонок тоже не доказательство. Не говоря о случайно оброненной фразе. Шеф попросту поднимет меня на смех. Или позовёт Андрюхина и попросит пересказать при нём. Его слово против моего. И всё.

— Да очухайся ты уже, чёрт возьми!

Какое-то время оцепенело гляжу Артёму в глаза. Затем рассказываю ему. Рассказываю всё. Служебная тайна. Какая, к чертям, тайна. С кем. От кого…

— Его надо грохнуть, — говорит Артём.

— Что?

— Что слышал. Грохнуть. Спустить. Мочкануть. Называй, как хочешь.

— Ты спятил?

— Это ты спятил, Валенок. Твоего дружка надо грохнуть, ты понял?

Я уже жалею, что сказал ему. Хотя бы потому, что он прав.

— Ты как себе это представляешь? Я пойду и пристрелю его? Человека, которого называл другом? Тем более, что всё это может быть совпадением.

— Эх ты, Валенок, — говорит Артём. — Его надо грохнуть по-любому. Даже если совпадение, даже если это не он. Что, не понимаешь? Его жизнь по сравнению с тысячами других.

— Понимаю, — говорю я тихо. — Понимаю. Только я не смогу.

— Ладно, — говорит он и усмехается криво. Как тогда, в палате реабилитационного центра. — Я сам его завалю. Андрюхин, говоришь? Где живёт эта сволочь?

— Ты! Идиот! — ору я. — Ты здесь причём!?

— Ни причём, — произносит он медленно, очень медленно. — Просто я — не кидаю.

Он встаёт и двигается на выход. Останавливается в дверях и говорит:

— Я всё равно его пришью. По-любому. Хочешь, можешь предупредить его. Тогда, возможно, он завалит меня. И тебя заодно.

Артём на секунду замолкает. Потом добавляет:

— Валенок, — и захлопывает дверь.

Я остаюсь один.