Зиновий Юрьев - Иск

— У меня было время еще раз подумать, — тихо сказал он, — представить себе, что такое ядерное уничтожение. Не знаю, что сейчас испытывает мой оригинал, но сдается мне, то, что происходит, не так уж странно и не должно смущать суд. Ведь и в одном человеке часто борются разные движения души. Сегодня генерал Каррингтон и я — раздвоившаяся душа не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова.

— Спасибо, мистер Куни, — мягко сказал обвинитель, — я верю, что ваши слова идут от души.

— По крайней мере, от моей части души генерала Каррингтона, — усмехнулся Куни.

— Скажите, что, с вашей точки зрения, сегодняшней точки зрения, руководило мистером Людвигом, когда он вынашивал план Омега?

— Я думал об этом, — задумчиво кивнул Куни. — Не раз. Он безусловно незаурядный человек. Чтобы полвека плавать в море, кишащем акулами, и не только не быть съеденным, но и самому пожрать почти всех своих конкурентов, нужно быть выдающейся личностью. У него были сотни миллионов, а может быть, миллиарды. Они вознесли его высоко над простыми смертными, которые копошатся внизу в ежедневной драке за кусок насущного хлеба. Наверное, ему было там одиноко. Наверное, ему казались смешными все мы, кто был внизу.

Всю жизнь он посвятил наживе и стал чудовищно богат. И стало быть, обладал огромной властью. И тем не менее он чувствовал приближение конца. И все в нем восставало при мысли, что он, столь высоко вознесенный над толпой, должен умереть, как ничтожнейший служащий его финансовой империи. Вот почему он ухватился за идею искусственных людей.

Но Людвиг, насколько я знаю его, никогда не останавливался на полпути. В этом, может быть, и была его сила. Идея избранности, овладевшая им, когда он купил себе бессмертие, требовала развития, а глубочайшее презрение к роду человеческому породило в конце концов план Омега…

— Скажите, мистер Куни, а такие чувства, как жалость, сострадание, ужас, наконец, при мысли о сотнях миллионов обугленных трупов, — неужели они были совершенно чужды мистеру Людвигу? — спросил обвинитель.

— Людвиг жил в мире абстракций. До какого-то предела деньги и власть — реальность. Повседневная реальность. У него было столько денег и столько власти, что они превратились в некую абстракцию. Они не укладываются в сознание. И уж тем более стали абстракцией обыкновенные люди и их судьбы. — Куни помолчал несколько секунд, пожал плечами. — Я, генерал Каррингтон, тоже ведь жил в мире абстракций. У меня не было миллиардов, не было его влияния. Но долгие годы я жил в мире мегатонных орудий уничтожения и многомиллионных жертв, которые они потенциально содержали в себе. И эти бесчисленные миллионы жертв тоже стали чистейшей абстракцией для меня. Поэтому-то мы так хорошо понимали друг друга с Калебом Людвигом…

Калеб Людвиг почти не слышал, что говорил Антуан Куни. До него доносились обрывки фраз, но мешал громкий шорох, который все усиливался и усиливался, пока не заглушил все другие звуки. И перешел в громовой хруст и скрежет. И вдруг он увидел муравьев. Они были огромны, глаза их свирепо сверкали и жвалы плотоядно шевелились. Они хлынули в зал и устремились к нему. Он повернул голову, но и сзади полчища муравьев приближались к нему. Их поступь была нетороплива, и в ней чувствовалась неотвратимость.

Они приближались к нему, и он громко закричал. Он не хотел, чтобы они касались его, а они все подползали, подползали. Еще секунда — и они впились в него. Треск, шорох, хруст заполнили весь мир.

— В чем дело, мистер Людвиг? — спросил судья. — Вы что-то хотите сказать?

Но Калеб Людвиг не отвечал. Как он мог ответить, если страшные твари уже копошились в его мозгу, грызли его, растаскивали по крупинке. Он качнулся и упал вперед, лицом вниз.

Судья вскочил на ноги.

— Врача! — крикнул он. — Здесь есть врач?

— Боюсь, нужен не врач, а техник, — сказал Антуан Куни.

— Пусть техник, пусть инженер, кто угодно, но посмотрите, что с ним!

Техник склонился над лежавшим, долго копался в его предохранителях, потом недоуменно пожал плечами и пробормотал:

— Ничего не понимаю, ваша честь. Все как будто в порядке, цепи все целы, а тока нет…

В зале задвигались, зашумели, и судья повысил голос, чтобы перекрыть шум:

— Суд объявляет перерыв.

Для меня это тоже был лишь короткий перерыв. Я знал, что никогда больше не перестану быть обвинителем. Или хотя бы свидетелем обвинения против мира людвигов…