Евгений Филенко - Энигмастер Мария Тимофеева

– Извини, – внезапно поправился брат. – Я не хотел тебя обидеть. Само с языка сорвалось. На самом деле я оговорился и хотел сказать: слишком юна.

– Ну то-то же, – сказала мама и прекратила его щипать.

– Ах, это ничего не меняет, – вздохнула Маша и прилегла, поджав ноги, на самый большой половичок, что здесь сыскался.

– Машечка, – услыхала она папин голос. – Сплин – дело хорошее, но завтрак на столе, и тосты с апельсиновым джемом никто не отменял.

– Ладно, – проворчала Маша. – К завтраку я, так и быть, спущусь. Но должна вам всем заметить, что так нечестно. Вы прибегаете к запрещенным приемам.

– В борьбе за благополучие собственного дитяти все средства хороши, – резонно заметил папа.

Завтрак состоялся в доброжелательном молчании. Все, начиная с мамы и заканчивая кошками, поглядывали на Машу с сочувствием. Не каждый день с нею случалась такая беда, как утрата интереса к жизни. Мама собственноручно намазывала ей джем на тосты. Папа подливал в кофе ровно столько молока, сколько полагается, не больше и не меньше. Брат же был настолько добр, что не отпустил за столом ни единой ехидной реплики, ни даже мельчайшей шпильки. Кошка Светка, как самое наглое существо в доме, вспрыгнула было на колени, посидела немного и, не дождавшись ответной ласки, ушла по своим делам.

После завтрака Маша снова забралась на чердак. Никто ей в том не препятствовал. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не распевало тирольские йодли в наушниках на проезжей части высокоскоростного грузового шоссе. На чердаке было темно и пыльно, пахло пересохшим деревом и какими-то травками. Наверное, так могло бы пахнуть остановившееся время. В дальнем углу стояли громоздкие и на вид зловещие сундуки. Кровля хранила следы так и не состоявшейся попытки преобразовать это пропадавшее впустую пространство в мансарду. А в углу стопкой лежали плетеные половики, напоминание о маминых потугах освоить уральские народные промыслы. Маша вспомнила, как в детстве устраивала из них гнездышко и точно так же пряталась ото всех. А брат внушал ей с напускной строгостью: «Машка! Знаешь, ты кто? Ты не Машка, а Мышка! Я бы даже сказал – Крыска!»

Сейчас соорудить что-нибудь подобное уже не получилось бы. И половики утратили былую свежесть, хотя и несли еще следы недавней перетряски, и сама Маша стала слишком большой для того, чтобы считаться мышью.

Тяжко вздохнув (примерно сто двадцатый раз за утро), Маша села на половики. Поджала ноги, обхватила себя руками. Приняла позу, наиболее подходящую для самоутешения. «Я глупая, некрасивая… – завела она про себя тоскливую песенку. – Никому я не нужна… Никто меня не понимает, никто меня не любит…»

К слову, в подобном миноре она оказывалась нечасто. И в часы уныния сама себя не понимала, да и не любила тоже. Но ничего с собой поделать не могла. А если ничего нельзя поделать, то нужно получать удовольствие от того, что есть.

Чего скрывать, Маше вдруг понравилось себя жалеть и что все вокруг ее жалеют тоже. Хотя она всегда подозревала, что к ее приступам меланхолии окружающие не относятся с надлежащей серьезностью. Особенно брат и кошки…

Ну вот, легка на помине.

Самая молодая и ласковая кошка Аленка. Явилась бесшумной дымчатой тенью. Испытующе поставила переднюю лапу на Машино колено. Не встретив сопротивления, вспрыгнула всеми лапами Маше на колени. Полагая, что дело сделано, устроилась с максимальным комфортом и приступила к тотальному умыванию.

Ну как тут печалиться? Маше даже плакать расхотелось, хотя еще пару минут назад она была близка к беспричинным слезам.

Что же такое стряслось? Что послужило поводом? Ведь ничто не происходит из ниоткуда. Машинально почесывая Аленку за ухом, Маша перебирала в памяти события последних дней.

Вроде бы все складывалось неплохо.

Отчет по инциденту на Сешуткенишхе был принят без замечаний. Тоже мне, инцидент! Двадцать лет назад обосновавшийся на плато Спишвештар археологический отряд Джексона-Файва настолько увлекся раскопками укрепленного городища Саваркумчихх, что операторы стали давать команды робокопам с использованием арготической терминологии. Выражения вроде «прочесать раскоп», «шлифануть страту» или «улизать фактик» оказались непонятны автоматам не самого высокого интеллектуального уровня. Робокоп – всего лишь роботизированный копающий механизм, что с него взять. Неверно интерпретировав выданную команду (Маша, краснея и запинаясь, как смогла воспроизвела ее вслух; высокое собрание в штаб-квартире Тезауруса цинично ржало), робокоп П. Флетчер покинул археологическую площадку и убрел в окружавшие плато лесные дебри. Где и сгинул, как представлялось, навсегда. Потому что джунгли Сешуткенишхи – никому не подарок, в них не то что целый город укроется, вроде того же Саваркумчихха, но и целая культура, его во время оно построившая и по каким-то своим причинам впоследствии покинувшая. И когда в прошлом уже году ксенологи вступили с означенной культурой в контакт, то были бесконечно озадачены внезапными параллелями между доминирующим по всему континенту культом Пасмурного Железного Камнегрыза и базовыми принципами эксплуатации самоходной землеройной техники малой энергонасыщенности, с точностью до синтаксических конструкций. Ксенологи всеведущими быть не обязаны, но то обстоятельство, что всех младенцев третьего формирующего пола называли Флетчерами, не могло их не насторожить. Призванный на помощь Тезаурус в лице Маши и «Команды Ы» потратил на разрешение проблемы ровно столько времени, сколько понадобилось Маше, чтобы изучить в непосредственной близости капище Камнегрыза с рукотворным идолом посередине и сформулировать задачу, а Стасе Чеховой найти в Глобале и связать воедино два разрозненных по времени факта. То есть намного меньше, чем Маша убила на составление отчета. Кстати, судьба самого П. Флетчера так и осталась непроясненной. Не то он пришел в негодность и был разъят на мощи приверженцами культа, не то убрел в какие-то совершенно уже непроходимые джунгли – и дальше нести в туземные массы факел собственной святости.