Брендон Сандерсон: Герой Веков

Штыри наделяли силой. Благодаря им, все подсвечивалось алломантией. Тонкие голубые линии обрисовывали собравшихся вокруг стола в скромном по величине помещении. Люди были буквально пропитаны металлами. И у каждого торчали штыри из глазниц.

У всех, кроме привязанного к столу пленника. Марш с улыбкой взял штырь с бокового стола и взвесил его на ладони. Жертве не стали затыкать рот – жертва должна была кричать.

– Умоляю, – прошептал несчастный.

Даже террисийский дворецкий дрогнул перед лицом ужасной смерти. Он пытался сопротивляться, но находился в весьма неудобном положении: прямо под ним лежал еще один человек. На поверхности стола имелись особые углубления, позволявшие привязывать одно тело поверх другого.

– Что вам нужно? – взмолился террисиец. – Я больше ничего не знаю про Синод!

Марш провел по латунному штырю пальцем, попробовал острие. Пора было приступать к делу, но он медлил, наслаждаясь болью и страхом в голосе узника. Медлил столь долго, что…

Марш перехватил контроль над собственным разумом. Наполнявшие помещение сладкие ароматы сменились зловонием крови и смерти, и радость уступила место ужасу. Пленник был террисийским хранителем – человеком, посвятившим жизнь тому, чтобы нести людям добро. Его убийство станет не обычным преступлением, а трагедией. Марш попытался овладеть своим телом – заставить себя закинуть руку за спину и вытянуть наконец засевший в спине главный штырь.

Однако Оно, как обычно, оказалось сильнее. Необъяснимым образом оно контролировало Марша и остальных инквизиторов, потому что нуждалось в них; они были его руками. Оно получило свободу – Марш чувствовал его торжество, – но что-то мешало ему воздействовать на мир самостоятельно. Существовал противник. Некая сила, словно щитом, закрывала собой землю.

Оно пока не было полным. Ему требовалось что-то еще. Что-то… спрятанное. Маршу предстояло это найти и принести своему хозяину. Хозяину, которого освободила из заточения Вин. Существу, некогда пребывавшему в Источнике Вознесения.

Оно называло себя Разрушителем.

Марш улыбнулся, когда пленник заплакал, и шагнул вперед, занося руку со штырем. Террисиец тихонько заскулил, когда острие коснулось его груди. Штырь обязательно должен пройти сквозь сердце, пронзить его и оказаться в плоти инквизитора, привязанного снизу. Гемалургия – грязное искусство.

Потому она так и нравилась Маршу. Он взял молоток и принялся за работу.

Я, к сожалению, Герой Веков.

Прищурившись, Фатрен глядел на красное солнце, прятавшееся за неизменной завесой из темной дымки. С неба, как обычно в последнее время, сыпался черный пепел. Тяжелые крупные хлопья падали и падали, воздух был плотным, душным; ни намека на легкий ветерок, который мог бы хоть чуть-чуть поднять настроение. Фатрен со вздохом перевел взгляд на Ветитан. На свой город.

– Сколько еще? – спросил он.

Дрюффель почесал испачканный сажей нос. Фатрен и сам выглядел не лучшим образом: не до того было в последнее время.

– Может быть, час. – Дрюффель сплюнул под ноги.

Фатрен снова посмотрел на падавший с неба пепел:

– Думаешь, это правда, Дрюффель? Что говорят люди?

– Что именно? Что скоро конец света? Не знаю. Вообще-то, мне все равно.

– Как ты можешь так говорить?

Дрюффель пожал плечами:

– Когда появятся колоссы, я умру. Вот и весь конец света для меня.

Фатрен смолчал. О своих сомнениях он не говорил вслух: ему полагалось быть сильнее всех. Когда лорды покинули городок, который, по сути, мало чем отличался от обычной плантации, именно Фатрен убедил скаа продолжать работать в полях. И позаботился, чтобы отряды вербовщиков держались подальше. Когда все трудоспособные мужчины из соседних поселений оказались на той или иной войне, в Ветитане по-прежнему было кому работать. На взятки ушел почти весь запас зерна, зато Фатрен сберег своих людей.

До поры.

– Туман сегодня продержался до полудня, – тихо проговорил Фатрен. – С каждым днем он уходит все позже и позже. Ты видел поля, Дрюффель. Колосья выглядят неважно: наверно, им не хватает солнца. Боюсь, этой зимой нам нечего будет есть.

– Мы не доживем до зимы. Мы и до заката-то не протянем.

Самое грустное – Дрюффель слыл когда-то оптимистом. Но вот уже несколько месяцев Фатрен не слышал, чтобы брат смеялся. А Фатрен так любил его смех.