Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи

– Человек вознаграждается своими творениями… – сказала она тогда.

Безошибочно, не прибегая ни к каким измерениям, принц вырезал их не только абсолютно одинаковыми, но и в точной пропорции к остальным строениям, которые уже закончил.

Он никогда не демонстрировал свою работу матери. Знал, что она встревожится его способностью с первого раза охватывать взглядом какое-то место, погружаясь в него со всех сторон, и постигать его сущность, подобно птице, пролетающей над ним.

Подобно Отцу, владеющему всем миром.

И к тому же если бы Келмомас показал свой город матери, то сжечь его, как он намеревался, уже было бы сложнее. Эсменет не нравилась его страсть к поджогам.

Насекомые, подумал он. Надо заполнить улицы маленького города насекомыми. По-настоящему горит, решил мальчишка, только то, что движется.

Он вспомнил муравьев в саду.

Потом в голове всплыли стражники колоннады, охраняющие Сакральную Ограду. Вечерний бриз доносил их голоса, болтающие о пустяках, чтобы время дежурства пролетело незаметно…

Он развеселился при мысли о том, что может наябедничать на них, подслушав их разговоры.

И прежние убийства встали перед его внутренним взором, и то таинственное существо, бьющееся в ловушке, которое он видел в глазах умирающего. Единственное, которое он любил больше матери, – оно, и только оно. Дрожащее, растерянное, испуганное и умоляющее… больше всего – умоляющее.

«Прошу! Не убивай меня!»

– Страждущий, – произнес принц вслух.

«Да, – шепнул тайный голос. – Хорошее имя».

«Самое странное существо, правда, Самми?»

Самое странное.

– Страждущий… – Келмомас взвесил его на языке, проверяя, как звучит. – Как он перемещается из одного тела в другое?

Может, если он заперт в комнате. Может, умирающий – это только дверь в этой комнате.

– Заперт в комнате! – вскричал Кел, смеясь. – Да! Очень-очень умно и хитро!

И он скользнул во мрак темных коридоров, и побежал, пригибаясь и прячась во тьме. Только слабое колыхание пламени в мерцающих лампах отмечало его путь.

Наконец он подошел к Двери… высокой бронзовой двери с семью киранейскими львами, отчеканенными на ее позеленевшей поверхности, чьи гривы переходили в распростертые соколиные крылья. К той самой двери, которую мать запретила рабам чистить, пока не настанет день, когда ее можно будет открыть без всякого страха.

Дверь в комнату брата, Инрилатаса.

Она была неплотно прикрыта.

Келмомас ожидал этого, даже надеялся застать ее такой. Рабы, обслуживавшие брата, всегда так делали, когда в перерывах между приступами буйства наступало затишье. Но и в эти спокойные периоды они соблюдали строгий распорядок, омывая Инрилатаса и принося ему пищу в полуденную и полночную стражу.

Келмомас помедлил в коридоре несколько мгновений, переводя взгляд с драконов, вышитых алыми, черными и золотыми нитями на ковре в коридоре, на то, что мелькало в узкой щелке двери, за которой находилась комната без ковра. Постепенно любопытство пересилило страх – только Отец пугал его больше, чем Инрилатас, – и он приблизил лицо к щели, стараясь разглядеть, что лежит за полосой из толстой кожи, которая шла по внешней раме, чтобы заглушать звуки и запахи, исходящие от безумца.

Слева мальчик заметил слугу-нильнамешца, который с озабоченным лицом намыливал щеткой стены и пол. Брат, ссутулившись, сидел справа, напоминая бритую обезьяну, контуры его тела были освещены единственным, закрепленным на колонне светильником. Он был по рукам и ногам скован цепями, которые, словно длинные языки, тянулись из пастей четырех каменных львов, установленных у дальней стены. Двое из них распластали гривы по потолку, а два других прижимались головами к полу. За стеной располагался, как знал Келмомас, механизм с колесами и замками для каждой цепи, благодаря которому слуги могли, если нужно, растягивать Инрилатаса на полированном камне или давать ему некоторую свободу.

Судя по извивам звеньев на полу, сейчас цепи отпустили на две длины, что одновременно успокоило и приободрило принца. Инрилатас обычно выл и метался на туго натянутых цепях.

Сначала Келмомас подумал, что он совершенно неподвижен, но оказалось, что нет.

Сумасшедший строил гримасы.

Не любые, а повторяющие выражение лица раба, который возил щеткой туда-сюда на расстоянии какого-нибудь броска, оттирая мочу и фекалии густой отдушкой. Глухонемой то и дело бросал испуганный взгляд в сторону пленника, каждый раз видя в нем свое отражение.