Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи

Дозор за дозором Сорвила неотступно мучила эта мысль, то и дело всплывающая в мозгу. Ничто не могло отвлечь настолько, чтобы выкинуть ее из головы, даже Эскелес в худших своих проявлениях. К досаде Сорвила, пухлый адепт настоял на продолжении лингвистических упражнений. Ему было совершенно неважно, кто оказывался в зоне его влияния – чаще других Цоронга и Оботегва. Однажды весь отряд подхватил его напев, выкрикивая числа на шейском на всю округу, а Сорвил взирал на это с отчаянием и отвращением. Эскелес, похоже, находил это представление чрезвычайно потешным, как, собственно, и Цоронга.

Неизвестно, источником чего в большей мере был адепт школы Завета – неловкости или раздражения. Одно его присутствие заставляло Сорвила чувствовать себя школьником, хотя этот человек утверждал, что его приставили в качестве сопровождающего всей их компании, помимо роли наставника ужасающе невежественного Сорвила, короля Сакарпа.

– Святой аспект-император относится к врагам серьезно, – говорил кудесник, бойко подмигивая, – а его враги серьезно относятся к своим детям.

В этих словах было что-то одновременно смешное и тревожное. Эскелес со своей щегольской бородкой, популярной в Трехморье, и тучным телосложением, не говоря уж об отсутствии какого-либо оружия, казался чуть ли не до абсурда незащищенным и мягкотелым, эдакой пивной бочкой. И все-таки у Сорвила не было причин сомневаться в правдивости его слов – что его послали охранять отряд – особенно после того, как он стал свидетелем колдовского разрушения Сакарпа.

Ночью, устремляя глаза к небосводу, усыпанному звездами, Сорвилу почти удавалось убедить себя, что ничего из случившегося не произошло, что приглушенно доносящиеся до него из-за спины голоса принадлежат дяде и отцу, а не выходцам из экзотических стран и королям далеких земель. Это было время Львиной охоты, когда сагландеры засевали поля, а все мужи Дома Варалтов со своими подданными отправлялись в горы на поиски горного льва. Начиная с двенадцатого своего лета, Сорвил выезжал с отцом и дядьями, восхищаясь каждым мигом охоты, несмотря на то, что в силу своего юного возраста вынужден был оставаться в охотничьем лагере вместе с кузенами. И лучше всего было лежать с закрытыми глазами у ночного костра, слушая рассказы отца, чувствуя себя не королем, а равным среди равных.

На охоте он узнал, что отец умел рассказывать по-настоящему смешные истории… и люди искренне любили его за это.

Так он лежал, погрузившись в воспоминания, согретый их теплом. Но даже почти уверовав в них, он чувствовал, что какой-то страх выползает из глубины и всякое притворство улетучивалось, как дым, уступая место неотвратимому пониманию действительности. Цоронга. Аспект-император. И больше всего – ПраМатерь.

Один вопрос занимал его больше прочих, теснившихся в душе. Чего Она хочет? И само слово «Она» страшило больше всего, заполняя беспокойством все внутри. Она. Ятвер. ПраМатерь…

Он провел много бессонных ночей, просто оценивая головокружительную мощь этого явления, занимавшего его мысли. Странно, что, преклоняя колени, даже неистово молясь, люди никогда не размышляют, не стремятся понять, что кроется за древними именами. Ятвер… Что значит этот священный звук? Жрецы Сотни были мрачны и грозны, уподобляясь каждой частичкой строгим Проповедникам Бивня. Они потрясали именами своих Богов наподобие строгих отцов, прибегающих к ремню: послушание – вот все, что они требовали, все, чего ожидали. Остальное вытекало из их сложных толкований путаных писаний. Ятвер всегда представлялась Сорвилу темной и неясной фигурой, некой сущностью, максимально приближенной к первопричине вещей, слишком первобытным божеством, чтобы не нести в себе опасности коварных ударов и роковых падений.

Все дети приближаются к храму с чувством собственной малости, которое жрецы месят и мнут, как глину, придавая ему форму странного примирения-с-ужасом, чем и является религиозное поклонение, чувство обожания чего-то слишком страшного, чтобы с ним смириться, слишком древнего для безоговорочного принятия. Когда Сорвил размышлял о мире, лежащем за пределами видения, ему представлялись бесчисленные тысячи душ, болтающихся на истертых нитях над зияющей чернотой Края, тени, колышущиеся внизу, древние, своенравные Боги, равнодушные, подобно рептилиям, и все покрывающие узоры, столь древние, что в глазах людишек они могли показаться только безумием.

И самой древней, самой безжалостной была ужасная ПраМатерь.