Виктор Ночкин - Весенние грозы

Когда паренек возвратился, в печи уже развели большой огонь, гости разделись, насколько позволяли приличия, и сушили мокры плащи. Юный хозяин сунулся туда, сюда… его суета не требовалась, в фургонах нашлось достаточно припасов, чтобы накрыть стол. Затем парня кликнули к королю. Ингви хотел расспрашивать мокрогорца, что за новые люди объявились в пределах державы, но юноша ничего не знал толком. Его оставили на хозяйстве, теперь приходится одному за всем присматривать – головы не поднять, не то, что еще куда-то отлучаться, на чужаков глядеть.

– Надо же, – заметила Ннаонна. – Тут миротрясение начинается, народы с места сдвинулись, того и гляди все кругом задрожит и развалится, а ему головы не поднять…

– Люди не любопытны, – поддакнул Ингви. – Тем более, здесь, на окраине Мира.

Юнцу, должно быть стало обидно за себя и за родные края. Во всяком случае, он набрался смелости буркнуть:

– И вовсе не окраина Мира у нас, а самое, что ни есть, замечательное королевство!

– Я знаю, – кивнул Ингви. – Замечательное.

– И хозяйство, опять же! – разошелся паренек. – Куда я от него? Мне батя велел. Ну, побегу я на этих оборванцев глядеть, на пришлых, а ну как лиса опять ограду подкопает? Или еще чего? Как я бате на глаза покажусь, ежели беда какая стрясется? Опять же, налоги вашему королевскому величеству платим исправно, мы добрые подданные! Миротрясение или еще чего, а нам хозяйство содержать надобно.

– Вот видишь, – обернулся король к Наонне, – как рассуждают мои подданные? Налоги им платить надо, значит, любопытство подождет.

Ннаонна не нашлась, что ответить, поэтому на всякий случай показала верноподданному мокрогорцу язык.

– А чего? – покраснел юный фермер. – Разве не так?

– Воистину так, – торжественно провозгласил Ингви. – К тому же Гуэнверны еще не протрубили. Пока что можно заниматься хозяйством.

Всем ведомо, что конец Мира будет возвещен призрачными всадниками – Гуэнвернами. Пока не звенит над Миром вой серебряных труб, значит, рано волноваться.

Услыхала ли Гунгилла Прекрасная молитвы верующих, или решила так по иным причинам – но весна в этом году выдалась ранняя. В течение двух недель снежные одеяла, укутавшие столицу Империи, осели, прохудились, истаяли. Повсюду журчали ручьи, все пело, звенело и пробуждалось. Столица преобразилась. Улицы в центральной части вокруг Валлахала, омытые талой водой, сияли чистотой. Прохожие останавливались, подставляя лицо теплым солнечным лучам, блаженно жмурились… На окраинах, конечно, повсюду была грязь, но и беднота радовалась приходу тепла. Люди весной частенько радуются просто так, без причины – радуются тому, что пережили зиму с метелями и холодами, дотянули до теплых дней. Весной легко надеяться на лучшее…

Алекиан, приняв решение о предстоящем походе, сразу успокоился. Если прежде было заметно, каких усилий стоит юному самодержцу поддерживать равнодушную маску, то, едва энмарские послы торопливо отбыли восвояси, Алекиан преобразился. Теперь он стал медлительным, немного рассеянным, движения утратили нервную быстроту. Санелана с тревогой приглядывалась к мужу – слишком уж часто он меняет повадки. Да и император стал внимательней к супруге, не напоказ, а в самом деле. Мало-помалу и жизнь Валлахала стала спокойней. Установились порядки, собрался круг придворных – хорошо одетых знатных бездельников обоего пола, без которых невозможно представить себе императорский дворец. Сперва, напуганные суровыми мерами Алекиана, царедворцы разъехались по своим поместьям и, сидя в глуши, жадно ловили новости, исходящие из столицы. Постепенно они вновь потянулись ко двору. Зимняя тоска, любопытство, надежды занять при заново формируемом дворе более высокие, чем прежде, должности – все это подталкивало в путь. Кто привык жить при дворе, в центре Империи, кто привык ощущать сопричастность дыханию Мира, тому нелегко обходиться без привычного наркотика. Многие поместья к югу и востоку от столицы были разорены прошлогодними войнами, жить там стало тяжко и неуютно. На западе тоже стало страшновато – сантлакскую границу стерегли, но слухи о бандах мародеров не стихали… а на севере – беженцы из Анновра. Рассказы о жесткости и коварстве нелюдей заставляли забыть о страхе перед суровым императором. Выходило, что в столице сытней и безопасней.

Явившись в Валлахал, господа нашли, что слухи о безумии и жестокости Алекиана оказались сильно преувеличены. Его величество выглядел скорее замкнутым, чем сердитым, а с императрицей бывал по-настоящему нежен.