Олег Мироненко - Русалка. Часть II

Вой заполонил меня. Но на этот раз я уже не болтался в чужой голове за гранью раздвоенности, а словно бы уловил эту грань и катился по ней, как по неустойчивой волне на доске. Роль доски играло довольно чёткое ощущение своего «я», не захлёстнутого на этот раз паникой. И этому «я» уже было в чужой голове и хреново, и любопытно одновременно. Если бы не этот вой… Моя собачья голова уткнулась в мои собачьи лапы, и со стороны я себя не видел, но присутствие отчётливо ощущал. У-уу-ууу! А-аа-ааа! Довольно! Я упал, захлебнулся и пошёл на дно, жутко ударившись об него головой… Очнулся я с явными признаками кессонной болезни – головокружение, тошнота, расфокусировка зрения; собака скулила рядом, всё так же уткнув морду в лапы. Не убежала. Я погладил её по мокрой шерсти: «Бедная ты бедная… Намаялась. Ну, давай жить вместе».

Она осталась, но в глаза мне больше не смотрела и, кажется, больше боялась, чем любила. Я назвал её Кессонка.

Итак, пока мне были известны два правила этой игры: эмоциональный контакт (глаза в глаза, а может, и ещё как-нибудь) – это при входе в чужое сознание, и не слабый болевой шок – это, стало быть, при выходе. Я немного поэкспериментировал сначала с птицами, а потом и с рыбками, чтобы убедиться в том, что у моих экстраординарных способностей, конечно же, есть свои пределы, и всяких там представителей других сред обитания однозначно нужно оставить в покое. Что же касается шока… Может, он возникает от разницы, так сказать, уровней сознания? Проверять эту мысль на другом уровне – на обезьянах, например, – мне совсем не хотелось по вполне понятным причинам: обезьяна не то, что морду расцарапает, а сразу пол-башки откусит. Я решил сразу приступить к опытам над человеком. И принять меры хотя бы по частичному снятию противодействия. А то лезу куда не надо без спроса, а потом за голову держусь…

Для этой цели мною был выбран Степаныч, неплохой, в принципе, человек, но слабохарактерный. Отсутствие таких качеств, как «честолюбие» и «ответственность» служило для него непреодолимым препятствиям в поисках постоянной работы и пристрастило к спиртному, что не в полной мере компенсировало некий разлад в душе, однако позволяло ему всё же сохранять достаточный интерес к жизни хотя бы в состоянии опьянения. Когда я встретил его на улице и пригласил зайти в гости, его уже начали терзать демоны пессимизма и моё предложение нашло благодарный отклик. Я неспешно было принялся угощать его водочкой, но Степаныч быстро взял инициативу в свои руки и зачастил, и когда я пытливо заглянул в его глаза, надеясь, что возможные барьеры подавлены, то никакого контакта с ним установить уже не было возможности. Как с рыбками. Испытуемый положил голову на руки и прямо за столом захрапел. Разочарованный, я принялся было убирать со стола, но тут Степаныч вдруг очнулся, поднял голову и вперил в меня пустой взгляд:

–

К-куда пошёл? А ну сядь, гад!

Трудно сказать, что ему привиделось с перепоя, но он весь аж трясся от злости. Я тоже быстро завёлся: терпеть не могу хамства, а тут ещё меня у меня же дома пытались построить.

– Совсем плохо, что ли? – медленно выдавил я из себя тяжёлые слова в трясущееся лицо и мутные зрачки. И оказался внутри него. На этот раз я сразу почувствовал, что являюсь хозяином чужой головы без каких-либо особых последствий для своей: так, заныло что-то в темечке. Вытолкнуть меня бывший хозяин и не пытался. Ну, и что тут у нас?… Постылое настоящее (есть, есть кто-то у подлюги Таньки) , мятежная юность и счастливое детство – это в прошлом… Выпить бы, а то и будущее ни к чему. Внезапно я осознал, что чувство раздвоенности исчезает, что… я… полностью переливаюсь в чужое сознание… ну, гад, убью… вот передо мной моё лицо, которое я почему-то уже ненавижу… подожди, сволочь, подожди… эй! почему я не могу заставить себя пошевелить хотя бы пальцем… тварь ползучая… в от же мои глаза… тварь… или уже не мои?… убью… как же страшно… я хочу обратно-о-о-а-а-а!!!

Пошевелить головой я смог лишь тогда, когда лезвие кухонного ножа было в считанных сантиметрах от моего горла. Вновь послушная рука выбила нож, другая заехала по челюсти нападавшего. Нокаут. Я стоял потный от пережитого ужаса, с остатками чужой мути в мозгах, но без явных признаков разрывающей череп декомпрессии. Было вполне терпимо. «У-у-ффф… А ведь я сам себя чуть не убил. Или только своё почти бывшее тело?»

Когда Степаныч пришёл в себя, он долго ощупывал челюсть, тряс головой, словно пытаясь вспомнить что-то, что тут же ускользало от него, наконец робко спросил, не произошло ли чего-нибудь эдакого… ну, курьёзного. Я ответил, что он приревновал меня к Таньке и даже кинулся с ножом. Степаныч недоумённо помял лицо ладонью: