Январь в приступе боли согнул деревья, заставив колдунью припасть по-тигриному к земле; память вернулась, четкими рядами расставляя поступки и обнажая сердцевину Долга. Долга, который нужно было выполнить, во что бы то ни стало.
Пальцы вновь потянулись к ножу; лезвие с мягким, невинным шорохом покинуло кожаные ножны с вышивкой в виде шестиконечной звезды. Сзади довольно заворчал лес: жертва принималась Стражем.
Еще бы, как-то лениво и совершенно беззлобно подумала Риаленн, сжимая рукоять, изображавшую застывшего в прыжке оленя. Нет, ведьма не собиралась останавливаться из-за минутной слабости: жажда жизни – собственной, разумеется, – давным-давно была побеждена, еще когда был лес, а не – Лес, когда семнадцатилетняя служанка полезла в записи мертвого мага и впервые поняла, что лист осины – это не просто лист, а жизнь, которой можно управлять – стоит только полюбить его и принять в свое сердце. Целиком – и навсегда.
Ей не были интересны огненные шары и прочая чепуха, что свидетельствовало о не полностью источенной душе – напротив, гораздо интереснее было разбираться в формулах природных заклятий, бегать в полночь по росистой траве, распахивая платье навстречу улыбающейся луне, играть с молодыми волчатами, пить из холодных таинственных ручьев, не боясь подхватить паразитов, обретая силу, рядом с которой молот кузнеца Ихайна, известный на всю округу, казался детской игрушкой.
Один только раз она пожалела, что не обращала внимания на элементное искусство…
Когда ее сжигали.
Скотина, гордо именующий себя старостой, как оказалось, уже не в первый раз подглядывал за юной ведьмой, но возбуждение его довольно быстро улеглось, когда волки Риаленн попробовали на вкус его заднюю часть. Ведьма же, кутаясь в платье, сгорала от ненависти и стыда, и даже звери, казалось, рычали на вопящего во весь голос старосту не слишком убедительно. Последний, впрочем, поспешил убраться, не желая подвергать опасности более чувствительные части своего тучного тела, но Риаленн понимала, что одними только проклятиями и причитаниями дело не обойдется.
Она просидела до рассвета, дрожа от внезапно подступившего озноба, а проснулась только к полудню, когда на ее спину обрушился пастуший кнут. Деревня пришла за ведьмой, и история творила свое гнусное дело, не глядя на лица и души.
Наверное, именно тогда, в окружении растерзанных людьми волков, она поняла, что человек и зверь – не более чем слова, и венец творения богов на самом деле – самое гнусное животное из созданий света и тьмы.
Они смотрели на нее жадным, горящим, единым на всех взглядом, и только вера в нечистоту ведьм спасла ее от поругания. В эту минуту Риаленн была благодарна всем суевериям на свете: страх перед наказанием с небес защитил ее.
Ее привязали к столбу, и староста, ухмыляясь, собственноручно поднес смолистый факел к заготовленной впрок вязанке хвороста, стараясь, однако, не разводить особенно сильного огня: казнь должна была совершаться медленно, чтобы вся деревня успела насладиться муками проклятой богом колдуньи.
Так должно было быть.
Так бы оно, без сомнения, и случилось, если бы первобытная ненависть в душе Риаленн взяла тогда верх над разумом; так бы оно и случилось, не будь печально известный Хор-Ломве, белый маг, прославившийся безрассудными экспериментами и погибший в результате одного из них, столь хорошим, если не сказать более, знатоком стихии жизненных сил. И, безусловно, так бы оно и случилось, не обладай юная колдунья кое-какими навыками, полученными в процессе игр с волчатами и взрослыми волками.
Старосту словно хватил удар, когда Риаленн, выгнув голову под теоретически невозможным углом, перегрызла просмоленную веревку, а уж когда воздух сотрясли слова единственного заклинания магии природы, которое Риаленн ненавидела всем своим пока еще чистым сердцем, и горящие сучья, корчась в страшных мучениях, начали обвивать ноги зрителей, – вот тогда деревня и решила, что на своем веку они еще немало ведьм успеют сжечь, и небесное царствие как-нибудь заработают, а палить костер под таким дьяволом – пусть его святые отцы-инквизиторы разжигают. Если, конечно, сами в рай не отправятся прежде ведьмы.
Ведьму – в рай?!
Староста поражался этой мысли уже на бегу, пытаясь одновременно скинуть заползшую под куртку тлеющую ветку и проклиная на чем свет стоит свое не в меру разросшееся любопытство, которое погнало его, блюстителя порядка и спокойствия, на полночный луг – смотреть, как ведьма, в чем мать родила, носится по мокрому травостою.
Читать дальше